Земли обетованные - читать онлайн книгу. Автор: Жан-Мишель Генассия cтр.№ 103

Действительно, инструкция по установке и эксплуатации – толстая брошюра в девяносто страниц – была написана на языке «американского империализма»; все надписи и указатели на циферблатах, на счетчиках и индикаторах, измерительных шкалах и переключателях были выполнены на языке злейших врагов СССР. Директор пришел в замешательство и был вынужден признать справедливость этих возражений: «Надо все остановить, я должен сообщить начальству». Андрей Альтман попытался было объяснить, что прибор – родом из Ирландии, а не из США, что Ирландия и ирландцы, как известно, все сплошь революционеры-социалисты и друзья Советского Союза, но эти геополитические тонкости были восприняты как выпад против коммунизма, а электрик – он же заместитель секретаря паркома – заявил, что это заговор концернов-монополистов с целью подкупить медицинский персонал и отвратить его от линии партии.

– Этот прибор бесполезен: ну, забеременела женщина, какая разница, кого она родит – мальчика или девочку?!

– А если бы все было написано по-русски? – спросил Андрей.

– Не знаю. Надо собрать партячейку и обсудить.

– Думаю, что товарища министра здравоохранения, давшего согласие на установку прибора, устроит перевод на русский. Но быть может, вы сомневаетесь в компетентности самого товарища министра?!

Обучение персонала пришлось приостановить. Андрей немедленно принялся за работу. Английские надписи на приборе он заклеивал бумажками с текстом на русском языке. Перевести инструкцию по эксплуатации было не в пример сложнее. Андрей не владел в совершенстве языком Диккенса, и тогда профессор откопал где-то старый англо-русский словарь, изданный еще до революции, в котором не было и половины нужных слов, а в этой больнице никто толком не знал английского. Зато секретарша профессора взялась напечатать рукопись на машинке, как только текст будет готов.

Андрей сидел в гостиничном номере и работал без устали. Нужно признать, что еще никогда на свет не появлялся такой неряшливый и приблизительный технический текст. Несмотря на все усилия, дело продвигалось медленно: за один день ему удавалось перевести только шесть полных страниц плюс еще несколько строчек, вдобавок эта халтурная адаптация была больше похожа на промышленную диверсию. Андрей подсчитал, что на перевод ему понадобятся две недели, но это превышало срок его визы, а продлить ее было нереально. В конце дня, когда он уже собирался в синагогу, приехал профессор с предложением вместе поужинать, но Андрей отказался.

– Я человек верующий и никогда не пропускаю службу.

В списке людей, с которыми предстояло поговорить Андрею, после раввина Лубанова шел Лев Перец. В 1952 году он был приговорен по 52-й статье к восьми годам лагерей за принадлежность к контрреволюционной организации – в данном случае к консистории синагоги; а также обвинялся в том, что самовольно открыл курсы иврита. После освобождения его арестовывали еще два раза за такую же антиобщественную деятельность. В прошлом инженер железных дорог, теперь он работал мойщиком посуды в столовой судостроительного завода.

В четверг, 1 июня, в семь вечера Андрей стоял у дверей квартиры на третьем этаже красивого дома на Садовой, рядом с Никольским морским собором, и с тревогой смотрел на шесть звонков, под каждым из которых была указана фамилия жильца: адрес в списке Андрея оказался неточным, эта квартира представляла собой коммуналку, и в ней проживало шесть семей. Поколебавшись, он все-таки нажал кнопку звонка. Минуты через две дверь открыла девочка с косичками и сообщила, что папа вернется с работы не раньше десяти часов вечера. Она предложила подождать его, но Андрей услышал громкие голоса, смех и музыку, доносившуюся из радиоприемника. Из своих комнат стали выходить мужчины и женщины, они сталкивались в коридоре – в такой обстановке невозможно поговорить без свидетелей. Узнав от дочери Переца, что завтра у отца выходной, Андрей сказал, что приедет утром: «Передай ему, чтобы он не беспокоился, я его старый друг и в Ленинграде проездом».

Третьим в списке был Дов Пинкус, человек со схожей биографией. Член консистории синагоги. Его арестовали примерно за то, что он давал уроки иудаизма, и приговорили всего к двум годам – возможно, из-за героического поведения во время блокады Ленинграда. Игорь вспомнил, что однажды разговаривал с ним на свадьбе их общего друга, но лицо Пинкуса совершенно стерлось из его памяти. Тот служил бухгалтером в городской дорожной сети и был уволен за подачу заявления на выезд в Западную Германию, куда его дочери удалось эмигрировать после войны; с тех пор он каждый год подавал такое заявление и получал отказ. Он жил очень бедно – на зарплату ночного сторожа в Военно-морском музее. Добравшись до места, Андрей несколько раз постучал, долго ждал и уже собрался уходить, когда окно, выходившее на набережную, открылось; из него высунулся мужчина и проворчал:

– Музей закрыт, никого нет. Приходите завтра.

Андрей сразу узнал его круглое лицо.

– Дов Пинкус, это я, Игорь Маркиш, помните меня? Я уехал из города во время «дела врачей».

– Игорь? Глазам не верю! Я думал, вы умерли.

Дов Пинкус приоткрыл входную дверь, посмотрел по сторонам, запер за гостем дверь и повел его через мощеный двор музея в маленькую, тускло освещенную дворницкую, где он читал книги между двумя ночными обходами.

– Работа нетрудная, я здесь никого не вижу, брожу по музею, смотрю макеты, картины; вокруг так много прекрасных вещей. Я как раз заварил чай, хотите?

На столе стоял потускневший самовар и фарфоровый чайничек с синим узором. Дов Пинкус достал из шкафа две чашки с блюдцами.

– Наливайте себе сами, как вам нравится.

Он насыпал в чайник заварку и залил кипятком из самовара.

– Я не покупаю чай в магазине, он плохой; я сам готовлю его из смеси иван-чая, листьев черной смородины и разных трав. А вот мои крендельки, попробуйте – я сам их пеку, мне это нравится.

Игорь попробовал маленькие твердые печенья.

– Поздравляю, Дов, у вас замечательный чай и крендельки тоже. Это возвращает меня в далекое прошлое.

Некоторое время они молчали, дуя на дымящийся чай.

– Мы не были близко знакомы, но вы слышали обо мне. Мне удалось бежать накануне ареста, я долго жил во Франции, а потом оказался в Израиле. Я приехал сюда, чтобы сказать: там знают, кто вы, знают о вашем мужестве, о том, что вы пережили, сколько вы сделали для общины, какие притеснения вам пришлось испытать, и меня попросили передать вам послание надежды: вы не одиноки.

– Правда? Значит, они помнят обо мне, – пробормотал Дов Пинкус, сильно взволнованный. – Но я не сделал ничего особенного.

Игорь пододвинул стул вплотную, накрыл ладонью его руку и тихо сказал, наклонившись над самым ухом:

– Ваше место теперь не в этой стране, где над вами так издевались, а в Израиле: вам обеспечат там прекрасные условия: дадут квартиру, помогут материально, пока не найдете подходящую работу; вы сможете делать все, что хотите, соблюдать свою веру так, как считаете правильным. Вам нужно забрать с собой семью; если же вы не захотите там остаться, сможете сказать об этом без всяких опасений и уехать; а вот главное, чего от вас ждут: вы передадите это послание тем, в ком вы уверены; советские евреи должны знать, что есть страна, где они будут счастливы.