Прозвучало достаточно жалостно.
Полина снова снисходительно улыбнулась.
– Давай ты послушаешь сегодня меня, – изрекла она.
Судя по властности, искрящей в ее глубоководных глазах, иного варианта она мне не оставила.
– Ну хорошо, говори.
Я уязвленно уставился на нее.
А она стала излагать:
– Представь, что между нами ничего не было.
Представить? Будто она не втягивала меня за собой в комнату номер «33»? А я не раздевал ее? Не укладывал в постель? И не втирался в ее сочное тело? Нет! Едва ли у меня получится.
– И ты не приезжал ко мне домой, мы не пили вино и не…
И не трахались?! А потом не трахались еще раз? И в третий раз, разумеется, тоже никакого соития не было? Мм… Кажется, и это не смогу стереть из памяти.
– И что мы вообще не знакомы.
Да откуда бы мне знать такую женщину? Такую умную. Такую искреннюю. Красивую. Милую. Ласковую. И такую, сука, хладнокровную.
– Почувствуй свободу от меня.
Я давно получил свободу от многого. А за последнюю неделю практически от всего. Но теперь – когда нашел ее, такую родную, – она требует, чтобы между нами не было никакой обозначенной связи.
Ну не сука?!
– Когда это случится, ты поймешь, что делать.
Полина ушла.
И унесла с собой смысл того, зачем я сюда пришел. Смысл того, зачем я судорожно ждал этой встречи. И даже еще больший смысл, дух которого проник во всё вокруг меня.
А, и ладно!
Я резко выхватил с проплывающего мимо моих глаз серебряного подноса бокал виски – да так, что официант чуть не уронил весь набор. Я высушил его в один заход – не отрывая от губ. Положил пустую тару на место, пока еще не пришедший в себя парень не умчал дальше угощать гостей, и тут же взял еще один бокал. Мне надо догнаться.
Погнали!
И правда! Пусть так. Я свободен. От всего. И от людей. И от вещей. И от влюбленностей, сука. От всяких там дурацких муси-пуси, мать их. К чертям романтику! К чертям прогулки под луной! К чертям луну! Я свободен от чужих слов и от своих желаний. От верности и от предательства. От прошлого и от будущего. Есть только сейчас. И сейчас есть я.
Я стянул с подноса третий бокал.
Где мой друг Алик? Где этот редкий понимающий меня человек? Уж он-то знает, что нужно, чтобы чувствовать себя хорошо. Он поможет мне настроиться на волну удовольствия и счастья и обрести гармонию с космосом, с природой, с рыбами, сука, с деревьями.
Где Алик? Где ты, мой друг? Поехали в сауну. Вызовем телок. Да побольше. Выстроим их в круг и устроим карусель похоти и разврата. Где же Алик?
Зря я не трахнул вчера Китти. Вот чувствовал ведь, что буду жалеть. Ну ничего. Я сдержу данное ей обещание. Как только она попадет в хит-парады, я вытрясу из нее всю малолетскую дурь, соскребу все блестки с ее худощавого тела и заезжу так, что ее дыры смогут снова закрыться только перед прощальным турне.
А пока я буду трахать других. И завтра, и послезавтра. И в обычный вторник, и в постный четверг. Да я уже сегодня кого-нибудь поимею. Потому что что-о-о?! Потому что самый лучший день для чего бы то ни было – это, сука, сегодня.
Да где же Алик?
Но Алика не было.
Зато был Толик.
Соловьев, кажется, уже неслабо накачался.
– Толик! – приблизился я, поймав его внимание. – Не подскажешь, который час?
Мы, держась друг за друга, захохотали. Его прямо разрывало. Казалось даже, что он не дышит. Отличный парень.
Он вскинул левую руку, отодвинул манжет пиджака, посмотрел на воображаемые часы и выпалил:
– Сейчас самое время! Мы чуть не опоздали!
И мы оба вновь заржали.
– А ты? – хлопал он по моей руке. – Не поменял еще свою дешевку на нормальные котлы… с подогревом? Ха-ха-ха. Противовирусные. Ха-ха-ха. Укрепляющие мужскую силу. Их-хиии-ха-ха!
– А как там твой взгляд с потолка? – я указал пальцем вверх. – Плешь на голове твой третий глаз еще не намозолила?
Соловьев не смог удержать слюни во рту. Хорошо, что брызги не долетели до меня. Люблю людей с самоиронией. Это многое говорит об их уверенности в себе и открытости для других.
– Зато мне очень удобно самого себя стричь, – задорно хрипел Толик.
– Ага, и парковаться! – добрасывал я углей.
Гости посматривали на нас с улыбками. Не знаю, правда, возмущала ли их наша веселая истерика или забавляла?
– Ты всё еще пешком? – не унимался я. – Может, тебя подвезти?
А Соловьев прыскал смехом сильнее. Проскрипел:
– А ну-ка, похвастайся!
Мы выползли на улицу.
Он с впечатленным видом подошел к указанной мной машине.
– Да это ж охренеть какой самолет? Крутейшее сухопутное говно. Стопроцентное качество, – он смотрел через окно в салон. – А дверь открыта?
– Щас открою!
С этими словами я с размаху внес в салон напольную вешалку, подобранную мной в фойе.
Стекло громко разлетелось.
Толик стремительно отскочил подальше, испуганно укрывая рукой голову от возможных бомбардировок с воздуха.
Я запрыгнул на капот. И захреначил вешалкой в лобовуху. Бам! Паутина по стеклу. Еще раз бам! Дыра. Осколки. Вдребезги!
Кто тут кем владеет?! Это ты принадлежишь мне! А не я тебе!
Бам! – удар по крыше. Многослойное красочное покрытие, лакированное ангельскими слезами. Агрессивный, аристократический, сексуальный аэродинамический обвес, меняющий форму по настроению водителя. Да кому нужно это дерьмо! Еще удар.
Просто железо! Вонючая пластмасса. Я спрыгнул и разбил фару. Которая светит пламенем, прикуренным от самого солнца. Другую. С омывателями с мертвой и с живой водой.
Я разносил стекла и чувствовал, что только в этот момент мог сказать, что этот автомобиль мой. До этого было наоборот.
К дьяволу мощность в 1000 пегасовских сил. К лешему шумоизоляцию как в открытом космосе. К такой-то матери широкий выбор ароматов от свежести тела семнадцатилетней рыжухи с конопушками до запаха гари испепеленного храброго сердца, а еще диапазон подсветки салона – от бликования неисчерпаемых золотых рудников до сияния вечной любви.
Удар! Плевать на управление голосом, жестами и силой мысли. Еще удар!
Двери, открываемые встроенным в них карликом-швейцаром. Бам! Сиденья из человеческой кожи отборных девственниц – без родинок и пигментных пятен. С прострочкой нитями из их волос. Хрясь! Руль из райского дерева познания добра и зла. Бых! Вставки в приборной панели из рога, сука, единорога. Удар! Удар! Удар!