Островитяне - читать онлайн книгу. Автор: Андрей Десницкий cтр.№ 28

— Понемногу отпивайте, — беспокоится один только Марк, — а то тем, кто сзади, не хватит.

И вдруг на самом пороге он хватает за руку немолодую женщину с опущенной головой:

— Кто ты? Почему я тебя не знаю?

— Эвника, дочь Ксанфа…

— Ты крещена ли?

— Что?

— Крещена ли ты? Я не видел тебя прежде в нашем собрании.

— Я… с другого конца Острова…

— Так ты не крещена?!

— Прости, господин…

— Эвника! — медь звенит в его голосе. — Разве ты не слышала? Некрещеные должны оставить наше собрание сразу после проповеди! Здесь только верные! Приходи ко мне завтра — я преподам тебе основы веры. Начнешь учиться. И к Пасхе, Богу содействующу, ты примешь святое крещение. До тех пор ты не должна даже видеть евхаристии…

Эвника недовольно отходит в сторону. Развели тут, понимаешь… Вон хромая Сильвестра приняла этот их волшебный хлебец — а ей не достанется, что ли? Великие боги! Сильвестра чем ее лучше? Уж и посмотреть, говорят, нельзя… Ох, не к добру приехал этот их жрец одноглазый. Теперь мальчишка Марк совсем зазнается. Ну и что, что за них теперь кесарь, вот подождем, будет ли следующий им помогать, а нынешний-то больно уж стар, да и далеко он…

Она не замечает, что ворчит вслух. Но служба уже закончена, епископ благословляет народ.

— Христиане! — визгливый голос вырывается из толпы, — христиане, все на мыс!

— Какой мыс? — епископ недоуменно спрашивает Марка.

— Да уж не тот ли… — в замешательстве отвечает он.

— Все на мыс! Нептуна на слом! Нептуна на слом! — снова вопит тот самый, кто кричал епископу «святой». И все становится понятным.

На ближнем мысу стоит небольшой жертвенник Нептуну, он же Посейдон, а иллирийское его имя все давно забыли. Сейчас он уже почти заброшен, но Марк помнит, как в его детстве мало кто из рыбаков и мореходов не приходил к нему хоть раз в месяц попросить удачи в ловле, попутного ветра и доброй погоды.

— Нептуна на слом! Разрушим капище!

— Стойте! — грозный голос епископа Адриана Величайшего перекрывает зарождающийся рев толпы, — христиане, не смейте насильничать!

Толпа ахает.

— Так Нептун же бес? — спрашивает кто-то из толпы.

— Боги язычников суть бесы, — соглашается епископ, — и потому язычники творят насилие и ненавидят нас. Мы можем ответить только любовью.

— Долой жрецов! — кричит в толпе уже другой голос, — выгнать их с Острова! Кто не чтит святую Ирину, тому здесь не место!

— Христиане! — епископ гремит, — бич палача-язычника вырвал мне глаз — вырвите теперь вы другой прежде, чем будете гнать и преследовать неверных! Да не увижу я до конца моих дней, как верные, вкусив Плоти Христовой, рвут чужую плоть! Как причастившиеся святыне прибегают к насилию! Как овцы стада Христова отращивают волчьи зубы! Да не будет! Кто пойдет громить языческий алтарь — убей сначала меня.

— Ну уж, — охают в толпе.

— Владыка, прости! — не унимается тот, крикливый, — прости и благослови! Отпусти мне мой грех!

Епископ широким, размашистым жестом благословляет толпу:

— На мир и любовь благословляю вас. Мир — это имя святой покровительницы вашей, и Божья любовь всегда с нами. Мир и любовь суть ваше оружие, а вера — доспех. Сими воительствуйте.

И, повернувшись к Марку, говорит тихонько:

— Тяжело тебе будет с ними.

— Я уж понял, — соглашается тот, — а теперь, господин мой Адриан, и вы, собратья, разделите нашу скромную трапезу. Может быть, немного козьего сыра с приправами и немного подогретого вина и покажутся вам скромными, как трапеза самой Суламифи. Но мы со всем радушием угостим вас.

— Ну уж, ну уж, — смеется епископ, — небось, и козленка закололи? Да, поди, не одного? С вечера по всей деревне пахнет готовкой.

— Ия, — добавляет Марк, — только теперь по-настоящему понял, почему тебя называют Величайшим. Только теперь. После Нептуна.

Народ слышит, он доволен. Праздничный обед — это намного лучше, чем разгром чужого жертвенника. Да и неизвестно ведь, как оно еще потом обернется, не накажут ли…

И даже тот, самый нетерпеливый, не спорит. Не велено трогать Нептуна — он не будет. Пока не будет. Но можно, к примеру, подпустить петуха в дом соседа-язычника, у него до сих пор почитают и ларов, и даже верховным богам приносят жертвы. Только осторожно надо, чтобы вся деревня не сгорела. А прибудут на Остров люди кесаря — ведь прибудут они рано или поздно! — рассказать им про жертвенник. И про рощу священную, и про хороводы, какие девушки водят по весне, просят у озерных нимф парней не портить и мужской силы у них не красть, да забавляют лесных старушек, чтобы те соткали им девичье счастье. Хороши, по правде сказать, те хороводы, хоть и игрища суть бесовские. И про многое другое…

А епископа слушать положено, да. Не велел он жертвенник трогать — мы и не будем.

Адриатика вечно пахнет ветром и травами, солью и солнцем. Плодовитая осень сменяется дождливой зимой, а потом придут соловьиные трели весны, и кажется, что ничего нового не бывает под солнцем. Но рассеивается над Адриатикой языческая тьма, восходит над ней Солнце Правды, и море возвращает своих мертвецов прославленными святыми. Своему Творцу приносит Адриатика спелые плоды, собирает Он урожай на ее нивах, и сок ее гроздьев становится Кровью Христовой. И Южная Далмация, прекрасная, как невеста, встречает вечного своего Жениха.

Марк проснулся в то утро до рассвета. Можно было, наконец, отоспаться за долгие годы походов и сражений, но спать совсем не хотелось. Это была не свобода — ненужность. Его просто никто не ждал ни на этом Острове, ни в целом мире. А те единственные люди, для которых его присутствие что-то меняло в жизни, — Юст, Филолог, рабы и арендаторы, — пожалуй, не стали бы горевать, исчезни он этим прекрасным утром из их жизни.

Впрочем, нет. Филолога в конце-то концов кто-то должен кормить. Он бы горевал, да.

Марк поднялся с бесполезной постели, приветствовал ларов кратким возлиянием (для того рядом с ларарием всегда стоял небольшой сосуд с вином) и вышел наружу. В это утро борей, северный ветер, ненадолго отступил, решив напомнить островитянам о возможности лета, солнца и счастья. Мир, еще погруженный в дремоту, выплывал из ночной синевы, обретал очертания и краски. Где-то там, за горами, уже должен был подниматься блистательный Гелиос, но отсюда его еще не было видно. Зато лениво покрикивали в ближней деревне петухи, где-то вдали проревел осел, но родился из утренней свежести и совсем другой звук.

— Симени кахотам аль-либбеха, кахотам аль-зроэха… ^[62] — в этой предутренней дымке звенел и переливался голос, глубокий и легкий одновременно. Марк не знал таких голосов в своем поместье. Должно быть, это пела островная нимфа на своем, никому не ведомом языке или сама Эос омочила юные стопы островной росой и породила это пение.