— Кэтрин Штильман, вы будете выступать первой, — объявил он, возвысив голос: видимо, подумала Мэри, он считает себя преисполненным величия. Кэтрин вышла в центр зала и принесла присягу. — Пожалуйста, расскажите, что вам известно о вашей хозяйке в связи с обвинениями.
— Все началось еще осенью, сэр. До того, как она подала прошение о разводе. Вы, наверное, помните, что Мэри Дирфилд заявила, что нашла во дворе зубья Дьявола, и обвинила меня в колдовстве. Но потом я своими глазами увидела, как она закапывает их в землю.
— Да, мы это помним, — подтвердил Адамс.
— Потом, на прошлой неделе, в пятницу утром, я собиралась готовить обед и взяла свой передник. Мой хозяин был на мельнице. По ошибке я взяла фартук госпожи и заметила, что в кармане что-то есть, а когда опустила в него руку, нащупала зубья Дьявола. Двое. Я уронила передник на пол и тогда поняла, что взяла не свой фартук, а госпожи.
— А где была Мэри? — спросил Адамс.
— Я не знаю.
— Значит, вас оставили одну готовить обед?
— И выполнять всю работу по дому, — добавила она с ноткой возмущения в голосе.
— Продолжайте.
— Когда я подняла передник, нащупала в кармане что-то еще. Я протянула руку…
— Несмотря на то что уже поняли, что это не ваша вещь? — спросил Уайлдер, перебив ее, и Мэри понадеялась, что он все-таки неокончательно отвернулся от нее.
— Простите меня, — поправилась Кэтрин. — Я не залезала рукой в карман. Что-то выпало из него, когда я вешала передник обратно. Я потянулась за упавшей вещью. Она была размером с монету. С шиллинг. Но это был не шиллинг. Она была из дерева с нарисованным кругом и пятиконечной звездой внутри: знак Нечистого.
По залу пробежал шепоток. Слова Кэтрин взволновали зевак и сплетников, и Мэри почувствовала, как часто забилось ее сердце. Да, она злилась, но и боялась. Суд только начался, а эти уже ждут, что их зимнюю скуку развеет наиболее интересное зрелище: смотреть, как веревка задушит в ней жизнь.
— И что вы сделали? — спросил Адамс.
— Я надела плащ, чтобы пойти к констеблю. Но, когда подошла к двери, споткнулась, потому что торопилась. Я упала и увидела, что Мэри вырезала метку Дьявола на пороге.
Губернатор наклонился вперед и сказал:
— Я ценю вашу прямоту, но мы еще не установили, что именно Мэри Дирфилд вырезала метку на пороге.
— Простите, — сказала Кэтрин, а Мэри осталось только гадать, не испытывает ли Джон Эндикотт, человек, приговоривший к смерти Анну Гиббенс, такие угрызения совести, что готов будет пощадить ее, — что, если он не хочет, чтобы от его рук погибли сразу две женщины?
— Вам не требуется мое прощение, — сказал губернатор. — Продолжайте.
— Извините, у меня есть вопрос, — вмешался Уайлдер. — Почему вы сразу же побежали к констеблю, а не дождались возвращения хозяина или хозяйки?
— Я никого не ослушалась, сэр. Уверяю вас. Я вспомнила, как осенью Мэри закапывала во дворе зубья Дьявола и пестик, и очень испугалась.
— Хорошо.
— Тогда я пошла к констеблю, и он сказал, чтобы мы привели мистера Дирфилда. А поскольку все это было так ужасно, мы также пригласили капитана стражи.
— Потому что, — ехидно сказал Уайлдер, указав на Мэри, — ваша хозяйка так вас пугает?
— Потому что я искренне боюсь Люцифера, — ответила служанка.
— Кэтрин, скажите нам, — спросил губернатор, — замечали ли вы за Мэри Дирфилд признаки одержимости?
— Я не уверена, — сказала девушка.
— Вы не уверены? Одержимость проявляется довольно явственно. Вы когда-нибудь слышали, чтобы она пронзительно вопила, видели, как она рвет на себе волосы?
— Нет, сэр.
— Вы видели, чтобы с ней случались припадки?
Кэтрин покачала головой, и Мэри подумала, как легко та могла бы сейчас солгать. Девушка могла бы заявить, что видела какой-нибудь из названных признаков. Они обсуждали такую возможность с Бенджамином Халлом, и в таком случае они спросили бы, почему Кэтрин заявила об этом только теперь. Но Кэтрин не солгала, что Мэри одновременно и удивило, и обрадовало. Конечно, именно из-за служанки перед ней сейчас маячит виселица, но, может быть, девушка искренне верит, что ее хозяйка сговорилась с Дьяволом. Она не пыталась обвинить Мэри в преступлениях, которые на самом деле совершала сама, она действительно верит, что Мэри одержима.
— Вы никогда не видели никаких припадков? — с нажимом произнес Адамс, который, судя по всему, тоже удивился.
— Я видела…
— Продолжайте.
— Я видела уныние. Я видела грусть, которая при той жизни, что Господь Бог отвел ей, и благословениях, которыми Он осыпал ее, казалась мне странной.
Адамс кивнул, но вмешался Уайлдер.
— Эта грусть, Кэтрин: не могла ли она происходить оттого, что Мэри не подарили дитя?
— У меня недостаточно знаний, чтобы ответить на этот вопрос, — сказала Кэтрин, чуть ли не сделав реверанс.
— И, Ричард, — продолжил Адамс, — давайте не будем забывать, что во время осеннего процесса выдвигалась версия, что Мэри могла заключить договор с Сатаной и закапывать зубья Дьявола именно потому, что она бесплодна и хотела от Него помощи.
— Я не забыл, — ответил Уайлдер с ноткой раздражения.
— Но я не закапывала вилки, — воскликнула Мэри и не сразу поняла, что сказала это вслух. Она думала только о том, какие нелепости говорят магистраты, и произнесла это инстинктивно. Однако многие услышали ее слова, в зале снова поднялся шум, и губернатор постучал кулаком по столу и приказал Мэри замолчать.
Мэри почувствовала, как нотариус положил ей руку на плечо, и сделала шаг назад в попытке смягчить бесцеремонность. Она вспомнила совет Халла: быть послушной и спокойной. Однако замечание губернатора возымело эффект не сразу: кто-то в толпе возмущенно обсуждал, как Мэри смеет отвергать обвинения в колдовстве.
— Вы когда-нибудь спрашивали Мэри, почему она грустит? — спросил Уайлдер.
— Я никогда не знала, что делать, когда видела госпожу в таком настроении, — ответила девушка. — Но я знаю свое место. Иногда я молилась за нее.
— Вы говорили об этом хозяину?
— Нет, к сожалению. Я надеялась, что ошибаюсь и моя хозяйка на самом деле не выдерживает ежедневных нападок Сатаны.
— Что еще вы можете сообщить нам? — спросил Адамс.
— Она… моя хозяйка… дружит с женщиной, которая живет на перешейке. С женщиной самой…
— Прошу вас, — сказал Уайлдер, — просто назовите ее имя.
— Констанция Уинстон.
И снова зрители загудели, то ли потому, что знали Констанцию, то ли потому, что много слышали о ней. Мэри было неприятно, что ту втянули в процесс, но это было ожидаемо. Мэри на своем опыте убедилась, что в этом мире репутация такой женщины, как Констанция, неизбежно будет запятнана клеветой и злословием.