– Не… студенческое братство Амхёрстского колледжа?
– Ага, я учился в Амхёрсте, – сказал он.
– Не… амхёрстское братство Пси-Хи? – сказал я.
Он развернулся на стуле и на меня уставился.
– Ага. – Я ощутил, что на меня завистливо пырятся фанаты «Боба Ньюхарта».
– Господи, – сказал я. – Так и я тоже. Пси-Хи. Выпуск шестьдесят девятого.
Мужчина ухмыльнулся во весь рот.
– А я восемьдесят третьего, – сказал он. Его глаза сузились; он протянул руку, все пальцы глядят в разных направлениях. Проверяет, понял я. После кратчайшей заминки я соединился с ним в психическом рукопожатии. Я не делал этого боже мой как долго. Защипало в горле. Задрожала рука. – Ква-а-а-анпо ! – в итоге заорали мы в унисон, и схватили друг друга за запястья, и стукнулись локтями. Мои глаза наполнились слезами.
– Чё-ё-ёрт.
– Боже мой.
Я протянул руку по-обычному.
[113]
– Я Ричард Кипуч из Кливленда, Огайо.
Мужчина ее пожал.
– Эндрю Земновондер Ланг, – сказал он, – из Муди-Понта, то есть вообще-то Далласа, Техас, а позднее из Скарсдейла, Нью-Йорк.
– Скарсдейл, Эндрю? – сказал я. – Я жил в Скарсдейле, сам, довольно долго. В основном в семидесятые.
– Но в итоге переехали, – усмехнулся Эндрю Ланг. – Я вас понимаю, абсолютно и полностью. Да.
Что я могу сказать оглядываясь теперь? Вероятно, что ощутил присутствие родича. Не просто брата по братству: я был среди Пси-Хов абсолютным маргиналом и вообще-то поспешно покинул клуб на втором курсе, когда старшие товарищи срубили половину лестницы, соорудили условный трамплин, отодрали половину половиц в клубной гостиной, наполнили подпол пивом и назвали свое творение бассейном, в который всем второкурсникам было приказано нырять и затем пить, пока море не станет по колено. Я был маргиналом. А в Ланге я ощутил реально закоренелого Пси-Ха: он выпил по крайней мере десять бутылок пива, приступал к переговорам с одиннадцатой и вообще не казался захмелевшим; что куда важнее, после моего прибытия он ни разу не был в уборной. Плод возмужания в колледже, каким я его знал.
Нет, но все-таки я чувствовал общность, пусть избирательную. Я фибрами чуял в Ланге здешнего нигдешного, того, кто был внутри, а стал вовне, такого же одинокого выпускника безвыпускниковой эпохи. В окружении, да, здешних: детей, своих, с утиной походкой и сложными глазами. В глазах Ланга, глазах растительного цвета, сложности не было. Я глянул в них в зеркало. Это были мои глаза. Глаза мужчины, вернувшегося в дом, где он вырос, и увидевшего, как новые ребята играют в его дворе, новый «Роулингз Вечнопрыг»
[114] ныряет в новое баскетбольное кольцо над гаражом, новый пес дрочит на рододендроны его матери. Очень печально. Может, дело только в виски или пиве, но в Ланге я чуял печаль. Его бар был моим колледжем. Они были одним и тем же. И мы просто перестали быть своими.
– Вы ведь здесь не просто так? – спросил я Ланга. – Восемьдесят третьи собрались?
– Не, – сказал техасец. – Восемьдесят третьи в жизни не собираются. Я просто понял, что мне надо… к чертям собачьим выбраться из Скарсдейла. Плюс мне тут правда нравится осенью. Хотя какая осень. Слишком бляцки жарко.
– И все-таки.
– Ну. Точняк. Но я зуб даю, что вы не просто так катили сюда из самого Огайо, чтоб проветриться, – прав?
– Не просто, правы. – Я покачал головой. Попросил у теперь уже откровенно враждебного бармена еще виски. Бармен испепелял Ланга глазами. Ланг его игнорировал. – Не, – сказал я, – моя невеста поехала навестить брата, выпуск девяносто третьего, ну а я поплелся с ней немножечко шутки ради. Ни разу сюда не возвращался.
Ланг уставился в зеркало.
– Угу, я тоже не особенно. Правда, и лет прошло всего ничего. И я приезжал на пару Возвращений Домой. Это был угар.
– Помню, они веселые.
– Да уж да.
– Вы женаты, в Скарсдейле? – спросил я. Здесь надо признать, я задал вопрос по заведомо инфантильной и эгоистической причине. Я инстинктивно и непроизвольно рассматриваю всех прочих мужчин как потенциальную угрозу моим взаимоотношениям с Линор. Одним женатым больше – одним членом угрожающей мне структуры меньше.
– Да, женат. – Ланг глядел на свое отражение.
Я одобрительно прихихикнул.
– Жена приехала с вами?
– Нет, не приехала, – сказал Ланг. Сделал паузу, рыгнул. – Жена… – Глянул на часы. – …Жена в эту секунду определенно на заднем дворе, в шезлонге, с мартини и «Космополитен», подновляет старый загар.
– Ясно, – сказал я.
Ланг глянул на меня.
– Реально не знаю, какого черта сюда приехал, честно говоря. Просто мне… надо было срочно домой, куда-нить. – Он постучал костяшкой по стойке.
– Да, да. – Я почти сжал его руку. – Прекрасно понимаю. Попытка вернуться внутрь, стать здешним…
– Что?
– Ничего. Ничего. Чем вы занимаетесь, Эндрю? Можно называть вас Эндрю?
– Да конечно, Дик, что ты, – сказал он. Снова развернулся ко мне, дыхнул арахисом. Глаза у него помутнели. – Прям сейчас я бухгалтерствую. Папочка жены – бухгалтер и все такое, и я кое в чем ему помогаю. В основном груши околачиваю. Хочу уволиться. Думаю, по сути, я уволился сегодня, не явившись. – Он отхлебнул пива и, глядя вдаль, вытер губу. – Я как покончил с колледжем, работал за бугром, на моего личного папочку. Мой личный папочка владеет фирмой в Техасе, и я работал на нее за бугром, пару лет. Охерительно.
– А потом ты женился.
– Ага. – Орешки. – Дик, ты сам женат? Ну да, ты сказал, что помолвлен.
– Я… я помолвлен. С чудесной, чудесной девушкой. – Он все-таки женат. – Я раньше был женат. Развелся.
– А теперь опять помолвлен. У-и-и. Ты, Дик, любитель нарываться.
– Зови меня Рик, – сказал я. – Мои друзья зовут меня Рик. И – всё абсолютно по-другому, теперь, к счастью.
Мне было чуть не по себе. Мы с Линор, в конце концов, не были формально помолвлены, хотя всего-то и надо дождаться сочетания верного момента и накопленной слюны.
– Ну, повезло тебе. Как зовут счастливую мадемуазель?
– Миз Линор Бидсман, из Восточного Коринфа, то есть Кливленда, Огайо, – сказал я.
Ланг размышляюще обсасывал соль с орешка. Глянул в зеркало и смахнул что-то с губы.
– Бидсман, Бидсман. – Он глянул на меня. – Хм-м-м. Она не училась в колледже по соседству, а? Как его там – Маунт-Холиок?