Медовые дни - читать онлайн книгу. Автор: Эшколь Нево cтр.№ 19

Она протянула руку и погладила его по шелковистым волосам. Он ответил легким наклоном головы и улыбнулся, а ей вспомнились слова Антона, которые он часто ей повторял: «Катя, мы ему не родители. Не мы его воспитываем. Все, что мы можем, – это уделять ему максимум внимания, когда он к нам приезжает, чтобы он знал, что здесь ему всегда рады, и неважно, какую оценку он получил по математике. В наших силах открыть перед ним новые горизонты: научить без ключа открывать запертую дверь, объяснить, что к большинству вещей в жизни можно относиться с юмором, и, конечно, играть с ним в шахматы».

Но в эту субботу, с грустью думала Катя, они не сыграли в шахматы ни одной партии. Мэрия не ответила Антону на его предложение построить клуб силами мужчин квартала, и из-за этого – но только ли из-за этого? – ему так плохо. Но разве ребенку объяснишь, что у Антона депрессия? Поэтому она говорит, что он просто устал. Очень устал. Вот только мальчик чувствует, когда его обманывают. Может быть, он уже понимает, что это и значит быть взрослым – называть «усталостью» то, что человеку просто плохо.

Они шагали рядом по Тополиной аллее – она и сын ее дочери, похожий на своего отца. Она была рада шагать по аллее, потому что с того вечера, когда Антон незадолго до захода солнца в последний раз положил ей руку на плечо и сказал: «Ну что, котик, пошли?» – миновало уже много дней.

Она, разумеется, знала, что это случится. Вот уже несколько недель ее так и подмывало сказать Антону: «Я же тебе говорила». Но она молчала. Она не девочка, и ей хорошо известно, что никакое «Я же тебе говорила» еще не убедило ни одного мужчину. Как, впрочем, и ни одну женщину. Подобного рода замечания только вызывают в них злость.

На самом деле она еще там говорила ему, что, какой бы сильной ни была их любовь, этого для него слишком мало: «В стране евреев тебе нечего будет делать, и ты почувствуешь себя несчастным. Ты не хочешь признавать, – добавила она, – отказываешься признать, что твоя депрессия – это болезнь. Ты готов ехать со мной, и это, конечно, очень романтично, но мой ответ: “Нет”. Я не возьму тебя с собой – ради твоего же блага».

На что он возразил, что не позволит ей решать за него. Он уже в таком возрасте, когда люди принимают решения самостоятельно. В ночь перед отъездом, когда чемоданы были упакованы, а контейнеры отправлены в Израиль, он сказал: «Катя! Даже если выяснится, что я совершаю ошибку, это будет прекрасная ошибка!»

– А ты знала, что Антон не видит анемоны? – спросил Даниэль, указывая на три краснеющих в зеленой траве цветка.

– Знала.

– А если ему их показать, то видит! Правда, странно?

– Пойдем дальше, внучек. Я не могу долго стоять на одном месте: коленки болят.

– А ты знала, что Антон умеет разговаривать с коровами? – спросил Даниэль, указывая на двух коров, пасущихся в долине.

– Нет, не знала.

– Он подходит к ним близко-близко – он их вообще не боится! – и разговаривает с ними на их мумуйском языке! – сказал Даниэль и рассмеялся.

Когда он смеется, то щурит глаза и становится немного похож на нее.

– Даник, – осторожно спросила она, – а как там… та девочка из твоего класса? Соня.

– Шони, – сердито поправил ее Даниэль. – И вообще: про нее я говорю только с Антоном.

– А со мной? Со мной нельзя?

– Бабушка! Все, хватит!

Даниэль единственный понравился Антону в новой стране. Все остальное, по его мнению, не заслуживало ничего, кроме насмешки: русские песни по радио со словами на иврите; ортодоксы, летом щеголяющие в строгих костюмах; мужчины за чашкой кофе с молоком; арабское блюдо фалафель, которое евреи почему-то считают принадлежностью своей национальной кухни; доска объявлений, обклеенная афишами о детских спектаклях, хотя в квартале нет ни одного ребенка. И местные женщины в невероятно уродливых разноцветных ортопедических босоножках. И кибуц, где изготавливают эти босоножки, – обитателям квартала Источник Гордости устроили туда экскурсию, и русскоязычный гид долго пичкал их рассказом о коммунистических взглядах основателей кибуца, после чего их повели на фабрику, где предложили купить босоножки с огромной скидкой. И изумление директора фабрики, высокого мужчины по имени Израиль (ну не идиотизм – называть человека именем страны?), их дружным отказом приобрести хотя бы по одной паре («спасибо, но мы привыкли к более красивой обуви, а в нашем возрасте трудно менять привычки»). И странные названия лекарств: акамол, дексамол, какамол… А глава оппозиции, имя которого похоже на детское прозвище? А жалкие короткие дожди? А снег, тающий быстрее, чем успевает выпасть? А отец Даниэля, которого он, Антон, сравнил с шахматной ладьей? Все это служило ему предметом беспрестанных издевок.

Катя смеялась вместе с ним, но понимала, что улыбка может исчезнуть с его лица в любой момент. Когда в их квартале появились военные и он заперся в спальне, она была к этому готова, но тогда ему удалось совладать с собой. А вот сейчас…

Она точно знала, что стало последней каплей. Он утверждал, что она заблуждается и дело совсем не в этом, но она не сомневалась: он впал в тоску, когда остановилось строительство шахматного клуба. От мыслей об этом клубе у него распалялось воображение, и он охотно делился ими с ней.

– По стенам сделаем книжные полки, – мечтал он. – Каждый принесет по нескольку книг из личной библиотеки. Будем показывать фильмы. Надеюсь, Яша согласится поиграть для нас на скрипке. Ну? Как тебе?

– По-моему, здорово, – отвечала она, зная, как не хватает ему культурных развлечений.

– Разве можно жить без спектаклей и концертов? – сокрушался он перед сном, в темноте (при свете дня он никогда не позволял себе ныть). – Без них дни становятся похожими один на другой.

– Ты совершенно прав, – говорила она, в отличие от него не слишком страдавшая от отсутствия подобных мероприятий, которые ей вполне заменяли их вечерние разговоры. Но раз уж для него это было так важно, она вместе с ним следила за тем, как продвигается стройка. Стройка продвигалась медленно, а потом и вовсе остановилась. Ни на одно из своих писем в мэрию Антон не получил ответа. Он целыми днями сидел дома перед телевизором и смотрел все передачи подряд, хотя не понимал ни слова. Если кому-нибудь из жителей квартала случалось захлопнуть дверь, он собирался с силами и шел его выручать, после чего сразу возвращался домой, решительно отказываясь остаться пропустить по рюмке, как делал раньше. Им владела апатия; он даже не снимал кружевную салфетку, треугольником свисавшую с телевизора и закрывавшую пол-экрана; Катя подходила и поднимала ее сама…

– Бабушка, смотри! – Даниэль дотронулся до ее руки. – Строительство клуба возобновилось!

– Не может быть! – Она окинула грустным взглядом беспорядочно разбросанные доски и кирпичи. – Тебе показалось, Даниэль.

– Нет, не показалось! – стоял на своем мальчик. – В прошлую субботу этой стены здесь не было.

– Не думаю, что…

– Ой, смотри! – с радостью детектива, нашедшего улику, закричал Даниэль. – Тут чьи-то следы!