Отлично, автопортрет закончен. Еще одна работа Модильяни завершена.
Я все еще один. Жанна пока не вернулась, а в пустой квартире на рю-де-ля-Гранд-Шомьер холодает. Уголь закончился. Пожалуй, я нарушу данные мне предписания и пойду прогуляюсь.
Как хорошо снова быть среди людей, встретить друзей! Я в «Ротонде», все подходят ко мне поздороваться. Я заказал шоколадный торт и кофе.
Кики садится рядом со мной. Она молчит. Мы сидим в тишине, она смотрит на меня и бросает недоверчивый взгляд на торт.
– Ты заказал торт?
– Да.
– И кофе.
– Да, только кофе. Зато здесь есть ты, Кики, и ты прекрасна.
– Не могу сказать то же самое о тебе.
– Я знаю.
– Как ты себя чувствуешь?
– Хорошо.
– Ты врешь.
– Нет, я правда хорошо себя чувствую.
– Ты похудел.
– Ты так и будешь говорить мне гадости? Лучше расскажи мне сплетни, мне не хватает парижской светской жизни.
– Она все та же, ты ничего не теряешь. А я вот узнала, что твои дела идут хорошо.
– Правда? Даже я сам не знал этого. Кто-то должен был сообщить мне.
– Лондон, Брюссель, Нью-Йорк… Ходят слухи, что твое творчество ценится и что ты написал много картин за последние месяцы. Тебя и правда почти не видно на публике.
– Кики, тогда, раз уж ты все знаешь, объясни мне, почему у меня нет ни гроша.
– Я в этом не разбираюсь. У тебя есть посредник, спроси у него.
– Он дает мне деньги на жизнь, Жанна с дочкой живут в его доме, он всех обеспечивает необходимым.
– Значит, он тебя содержит.
– Да, но у меня нет денег!
– Может быть, это для того, чтобы ты не потратил деньги на пагубные привычки? – иронично замечает Кики. – Кто платит аренду за твою квартиру?
– Леопольд.
– Зборовский – порядочный человек. Ты ему не доверяешь?
– Я не вижу счетов, я ничего не знаю… Кики, я устал.
– Меня впечатляет, что ты ешь торт и запиваешь его кофе.
– Мне установили железные правила.
– Судя по тому, как ты выглядишь, они тебе не помогают.
– Мне нужно выпить немного абсента.
– Я тебя угощу, если хочешь.
– Не искушай меня.
– Хорошо, никакого абсента.
– Ты так легко сдаешься? Вот так сразу? Что ты за искусительница такая?
– Я передумала. Не хочу ссориться с Жанной, Збо, твоим врачом и остальными, кто заботится о тебе.
– Как было хорошо, когда обо мне заботилась ты.
– Не говори ерунды. Теперь у тебя есть дочь и скоро родится еще один ребенок… С такой, как я, у тебя ничего бы этого не было.
– Возможно, я был бы более беззаботным.
Я ей улыбаюсь – и вдруг начинаю кашлять. Я подавился куском торта, что вызвало неистовый приступ кашля. Кики обеспокоена. Я не могу сдержаться, и это не обычный кашель, это нечто похожее на ослиный рев. Многие посетители обернулись посмотреть, что происходит. Я сгибаюсь, задеваю столик и опрокидываю чашку кофе. Я чувствую, что задыхаюсь. Кики взволнована, она встает и стучит рукой мне по спине.
Постепенно кашель утихает, но я чувствую во рту что-то твердое, как камень. Я подношу руку ко рту и выплевываю этот загадочный предмет. По ошеломленному взгляду Кики я понимаю, что это такое.
– Это зуб.
Кики удивленно и взволнованно смотрит на меня и не знает, что сказать.
– У меня выпал зуб.
Я испытываю отчаяние и стыд и тайком кладу выпавший зуб в карман пиджака.
Я разваливаюсь на части. Мое тело меня покидает. Я неумолимо приближаюсь к гибели.
Я смотрю на оставшийся на тарелке торт и ощущаю все унижение и определенность моего заката. Резким жестом я сметаю все со стола. Тарелка разбивается о стену. Я встаю и, опрокидывая столы и стулья, направляюсь к выходу под ошеломленными взглядами присутствующих.
– Амедео, остановись.
Я слышу за спиной легкие шаги Кики.
Я выхожу на тротуар, Кики меня догоняет.
– Остановись, прошу тебя.
У меня даже нет сил, чтобы освободиться от ее хватки.
– Успокойся, не случилось ничего страшного.
– Ты не понимаешь? Мой организм рассыпается.
– Успокойся.
– Уже невозможно успокоиться.
– Куда ты собрался?
– Не знаю.
– Амедео, это всего лишь зуб.
– Нет, это всего лишь начало.
– Начало чего?
– Ты знаешь чего. Вы уже все знаете.
Кики не отвечает.
– Скажи мне правду, Кики. Мы всегда говорили друг другу правду. Мне нужно это знать. Об этом все знают, да?
– Амедео, да тут не о чем знать. Ты думаешь, ты единственный? Многие больны туберкулезом. К сожалению, в этом нет ничего странного. В Париже это не редкость. Возможно, я тоже болею, но еще не знаю об этом.
– Кики, кто еще знает?
Она не отвечает.
– Скажи мне.
– Какое это имеет значение?
– Для меня – имеет.
– Все знают.
– Все?
– Да, все. Но никто не удивлен. Ты не диковинка, пойми это. Ты не несчастный человек, который подхватил редкую болезнь. Не испытывай к себе жалость. Я знаю людей, кто спокойно живет с этим.
– Я люблю тебя, Кики с Монпарнаса.
– Ты врешь, как всегда.
Я целую ей руки, улыбаясь.
– Я всегда тебя любил, потому что ты всегда была искренней, и сейчас ты тоже была откровенна со мной. Поверь мне, Кики, я бы не стал сейчас тебе врать. Я любил тебя. А теперь, прошу тебя, позволь мне уйти. Я хочу уйти отсюда.
Я лежу на матрасе, расстеленном на полу, в полумраке, в привычной обстановке, и все то же пламя лампы танцует перед моими глазами. Я давно сюда не приходил, потому что добрые намерения взяли верх. Но сейчас мой язык настойчиво ищет дырку, образовавшуюся в ряду зубов, и я должен унять страх и отчаяние.
Я курю опиум и постепенно успокаиваюсь, становлюсь безмятежным. Опиум забирает мою боль и беспокойство.
Я знаю, что скоро меня ничего не будет интересовать, даже я сам. Но если я должен сдаться болезни, я сделаю так, чтобы сначала сдалось все то, что существует вокруг меня.
Мне не нужно ничего, кроме как сидеть спокойным в этом темном углу, отстранившись от шума людских голосов и необходимости существования. Здесь все замедляется, и я могу найти покой в том, чтобы не желать ничего, даже жить. Ничто не дает такого превосходства над жизнью, как безразличие.