Она меня прерывает:
– Когда? Ты бросил меня там, а сам остался в Париже!
– Я не могу быть вдали от Парижа.
– Париж тебя убивает! И меня тоже убьет!
Она буквально кричит; я и не думал, что она способна на подобное раздражение.
– Ты не понимаешь, что эти часы, проведенные с Лунией, означают близость, которая исключает меня?
– Она просто подруга.
– Лгун!
– Я клянусь тебе.
– Не надо клясться. Ты не можешь быть только другом ни для одной из женщин, и ни одной женщине не удается быть для тебя просто подругой. Я наблюдала за тобой несколько лет, ты должен это знать.
За то время, которое она провела вдали от меня, она стала более подозрительной.
Хотя между нами и не произошло ничего на физическом уровне, по сути – все именно так, как описывает Жанна. Наши откровенные разговоры с Лунией – свидетельство более глубокого чувства, чем физическое влечение. И Жанна знает, что есть более глубокие вещи, чем постель.
– Ты думаешь, что я глупа, только потому что люблю тебя?
– Я никогда так не думал.
– Но ты ведешь себя так, будто я наивная девчонка!
– Нет, Жанна…
Она перебивает меня, сдерживая слезы:
– Я знаю, что ты встречаешься с другими женщинами! Что все еще переписываешься со своей русской поэтессой…
– Мы давно уже не писали друг другу писем.
– Почему ты вообще это делал?
– Ради дружбы.
– Нет! Часть твоего сердца все еще занята ею…
– Нет, больше нет – с тех пор как я встретил тебя.
– Амедео, я знаю намного больше, чем ты себе представляешь.
– Да не о чем знать!
– Я знаю о Симоне Тиру.
Жанна умеет меня ошеломить. Еще она умеет держать в себе злость и боль в течение долгого времени – не подавая ни единого знака, не говоря ни слова. Ее чувство собственного достоинства и молчание – лучшее оружие. Она избегает конфликтов, но она всегда обо всем осведомлена.
– Симона Тиру – бедная девушка, которую ты бросил после того, как узнал о ее беременности!
– Она была беременна не от меня.
– Симона Тиру родила ребенка!
– Я встречался с этой девушкой до того, как познакомился с тобой, и в любом случае это не мой ребенок.
Ее глаза заблестели неведомым мне блеском.
– Это не твой ребенок?
– Нет.
– Откуда ты знаешь? Насколько ты был пьян, когда затащил ее в постель?
– Жанна, перестань.
– Она написала тебе письмо. Ты его оставил среди красок, в доме Зборовских. Я его нашла, но его точно так же могли увидеть Ханка или Луния.
Она поворачивается, подходит к мольберту, на котором стоит портрет Лунии, берет письмо и показывает его мне. Я о нем и забыл…
– «Я слишком тебя любила, я всего лишь прошу немного участия, которое было бы мне приятно».
– Я никогда не признаю этого ребенка. Он не мой.
– Это неважно!
– Жанна, поверь мне.
– Знаешь, что говорят о ревности? Что она как сторожевой пес, лай которого вместо того, чтоб прогнать воров, притягивает их. Я постоянно представляю тебя с другой, подозрения доводят меня до изнеможения, я бы предпочла знать наверняка, чем терзаться сомнениями, это невыносимо… Ревность меня убивает!
– Жанна, тебе нечего бояться.
– Почему ты постоянно подвергаешь испытанию мою способность терпеть боль?
Она начинает беззвучно плакать, я подхожу к ней и глажу ее по волосам. Я пытаюсь быть убедительным, насколько это возможно:
– Прошу тебя, поверь мне…
Она резко убирает мою руку.
– Я беременна!
Я растерянно смотрю на нее, не веря услышанному.
– Да, снова. Беременна. Тебя это удивляет, да?
В ее голосе перемешаны боль и злость, она в отчаянии. Я ничего не могу ответить. Она продолжает, плача:
– Значит, ты поймешь, почему я не особо удивлена, что у другой женщины может быть твой ребенок. Мы зачали нашего второго ребенка в Ницце, когда тебе не терпелось вернуться в Париж, чтобы писать Лунию Чеховскую.
– Жанна, это не так. Луния – твоя подруга. Ты все о ней знаешь. Кроме, может быть, того, что ее муж не вернулся с войны и она теперь вдова.
– Она вдова? Мне жаль… – В ее голосе появилось сожаление и сострадание.
– Она сильная женщина и…
Я прерываюсь. Я не нахожу слов, чтобы выразить то, что чувствую.
– Я хотел понять.
– Понять что?
– Как она это переживает.
Повисает тяжелое молчание. Жанна начинает понимать.
– Как переживает – кто? Вдова?
Я киваю.
– И что, она сможет, переживет?
– Да.
Слезы стекают по ее щекам.
– Ты только что сказал, что она сильная. Я бы не была такой сильной вдовой, как она. Поэтому если ты хотел узнать, тебе это не помогло. Я отдала тебе все; если я тебя потеряю, у меня ничего не останется.
Жанна решительно вытирает слезы. Это жестокий жест отчаяния, как и ее взгляд, брошенный на меня.
– Знаешь, в чем твоя самая большая вина? Не учитывать мою слабость. Амедео, ты не можешь умереть. Теперь ты должен всерьез лечиться, ты должен показаться врачу, пойти в больницу…
– Жанна, любовь моя, я всю жизнь хожу к врачам.
– Значит, пойдешь к другому.
– Мне уже все сказали.
– Я в это не верю.
– Я знаю, что мне скажет даже самый лучший в мире врач. Я не хочу видеть врачей, они не могут изменить мою судьбу.
Эта фраза вынуждает ее закричать со всей злостью, которая в ней накопилась:
– Судьбы не существует!
– Существует. И я знаю свою. Жизнь – это дар, и я подарил свою жизнь тебе, но я не могу решать, сколько она продлится.
– Если ты меня правда любишь, то лечись! Даже если для этого нужно поехать в санаторий.
Я подхожу и обнимаю ее.
– Я люблю тебя, но я никогда не запру себя в санаторий. Сейчас мы поедем в нашу квартиру, а после выставки в Лондоне мы поженимся, я уже запросил документы из Ливорно.
– Поклянись мне.
– Клянусь! А потом я хочу вернуться в Италию навсегда. Я хочу обо всем забыть. Я никто в Париже – а я хочу быть свободным.
Я обнимаю ее и чувствую, что очень люблю ее. Я испытываю бесконечную нежность, чувствую ее боль и страх потерять меня. Мы стоим неподвижно, молча. Ни один из нас не в состоянии что-либо сказать.