Перекрестки - читать онлайн книгу. Автор: Джонатан Франзен cтр.№ 99

В голосе ее сквозило такое отвращение, что Клем поразился. Но мать права. Ему и правда не хотелось оставаться, тем более после того, что сказала ему Бекки.

– Я не успею, – сказал он. – Утром она уезжает.

Трубка разразилась частыми гудками.

– Так поезжай сейчас, – ответила мать.

На вопрос, почему Перри поздно вечером очутился в бедном районе, в бесперспективной части Нью-Проспекта, где улицы жалких домишек упираются в железнодорожную насыпь, можно было ответить лишь в самом узком прагматическом смысле. Высшее “почему” требовало построения логических конструкций, бессмысленность которых теперь была очевидна. Перри шел по Терминал-стрит, снег скрипел под подошвами, и ему казалось, будто его преследует ширящийся черный кратер. И пока тот не настиг его и не поглотил, надо дойти до дома, порог которого Перри уже не надеялся переступить. Но в теперешней ситуации простительно там появиться.

Кратер разверзся после того, как Перри признался матери, что торгует наркотиками. И хотя признание было лишь стратегическим ходом, стремлением заручиться ее поддержкой против отцовского гнева, если его прегрешения выплывут на свет божий, он изготовился лить слезы, к чему с удивительным успехом прибегал в “Перекрестках”, чтобы его простили. Но мать словно и не рассердилась. Она не ругала его, даже вопросов не задавала. И когда, оставив мать с сигаретой на чердаке, Перри направился вниз, он чувствовал себя беззащитным перед обнаружившимся ментальным кратером.

Он шагал сквозь метель к дому Анселя Род ера. Уж сегодня-то можно накуриться. Перри представлял, как будет затягиваться косяком в надежном уединении крытого уличного бассейна Родеров, предвкушал, как намеренно и значительно превысит свою норму, как впадет в прострацию, изгоняющую мысли о будущем, и чувствовал стояк, становившийся тем сильнее, чем охотнее Перри представлял, как, удолбавшись, примется ублажать себя в ванной комнате, которую Родер делил с сестрой, тощей, не носившей лифчика Аннетт, когда та приезжала домой из колледжа. Аннетт, студентка третьего курса Гриннелла, отличалась ехидством, а рябое маслянистое лицо лишь добавляло ей шарма. Перри она казалась практически идеалом женской красоты – и недоступной, как галактика Андромеды.

К смущению Перри, дверь ему открыла сама Аннетт. Он не нашел в себе сил посмотреть ей в лицо и едва выдавил просьбу позвать Анселя. Дешевая куртка, дебильные галоши, очевидная потребность – ни дать ни взять, омерзительный червяк. Ему оставалось лишь дожидаться, пока она отвернется. Желание накуриться и остаться одному, запереться в ванной, было почти нестерпимым. В открытую дверь он видел оранжевое мерцание в камине Родеров. Камин был огромный, под стать особняку, и горели в нем такие длинные поленья, каких Перри нигде не видал.

Босой Родер вышел к нему с таким видом, точно заранее злился на Перри.

– Чего тебе?

– Я хотел бы войти, – сказал Перри. – Если можно.

– Не сейчас. Мы играем в канасту.

– В канасту?

– Праздничная традиция. На самом деле очень интересная игра.

– Вы с родителями играете в карты?

– Да. И поем старые рождественские гимны.

Семейство Родеров было еще менее дружным, чем Хильдебрандты. И то, что они проводят время вместе, показалось Перри аномалией, сравнимой размерами с космической несправедливостью. Перри, не глядя, чувствовал, как за спиной ширится черный кратер.

– Ладно, – сказал Перри. В горле комом стояла обида. – Тогда удели мне минутку, я сегодня допустил ошибку. Просчет.

– Ну правда, чувак. – Роджер хотел было закрыть дверь. – Сейчас не время.

– Может, сбегаешь принесешь мне один из пакетов? Помоги другу.

– Мы играем в канасту.

– Ты уже говорил. Хочешь, я тебе заплачу?

Родер скривился, точно этот червь внушал ему отвращение.

– Ну Ансель! Когда я к тебе так приходил?

– Ты совсем уже, что ли?

– Да, зря я заикнулся о деньгах. Я ошибся, прости.

Родер захлопнул дверь перед его носом. В каких-нибудь пятидесяти футах – близко, но не достанешь, – в комнате Родера, в комоде лежали три унции конопли, не лучшего качества, разве что торговать на школьном дворе, но Перри сейчас сгодилась бы и такая, и космос не виноват. Он сам обидел Родера. Предложив ему сегодня сделку, Перри обнажил правду, на которую прежде в добродушном расположении от совместного кайфа, щедрости Родера и умения Перри его веселить можно было не обращать внимания. Правда заключалась в том, что он любит не Родера. Он любит наркотики.

Преследуемый кратером, Перри направился к Первой реформатской. Из всех его друзей, у кого могла оказаться трава, в “Перекрестки” не ходил только Родер: вся надежда теперь на концерт. Его мать в юности сошла с ума. Ее упекли в психушку, ее отец утопился, и она сообщила об этом Перри — сообщила о двух исходах, что таились в его голове за дверцей, которую он не позволял себе открывать даже в самые бессонные ночи. Но при этом каким-то рентгеновским зрением, телекинезом прозревал сквозь запертую дверь, потому что услышанное от матери ничуть его не удивило. Эти исходы внушали ему омерзение, но не ужас: ему знакомы их облики.

Больше он ничего ей не расскажет. Ни теперь, ни в будущем. В каком-то смысле кратер, от которого бежал Перри, олицетворял его мать.

Он надеялся застать всю компанию на церковной парковке, но опоздал, парковка пустовала. В зале, с краю толпы, бывшие участники “Перекрестков” блаженно-небрежно отплясывали под инструментальную импровизацию в “Деревянных кораблях” ^[35] в исполнении какой-то группы; Перри по общему виду и по названию на афишах, которое сам же и выводил по трафарету, узнал “Ноты блюза”. Сквозь меняющиеся проходы в толпе он заметил пресловутую Лору Добрински, которая, хмуро склонившись над синтезатором, прилежно брала синкопы, заметил высокого гитариста с копной афро, слабо шевелившего губами в такт риффам, и Таннера Эванса: тот потряхивал волосами, как рок-звезда, и размашисто бил по струнам. Группа звучала нота в ноту, как “Кросби, Стиллз и Нэш” на первой пластинке, и публика, к сожалению, упивалась этим. Не считая танцующих девиц, Перри видел лишь затылки, кивающие в такт. К горлу подступило разочарование, но тут кто-то коснулся его плеча.

Это оказался Ларри Котрелл, самый бесполезный из всех его знакомых. Ларри как-то по-дурацки уложил волосы, зачесал их наверх, отчего весь его вид – джинсовка, прямые вельветовые брюки, туристические ботинки – тоже казался пижонским. Он раскинул руки, точно, боже мой, рассчитывал на объятие. Перри отвернулся к сцене, вытянул шею, притворяясь, будто увлечен выступлением. Он признался матери, что торгует наркотиками, родительское разоблачение ему уже не грозило, следовательно, и Ларри опасаться нечего.