Воображая город. Введение в теорию концептуализации | Виктор Вахштайн | страница 88 | LoveRead.ec

Вспомним первую главу: когда Ольга Трущенко раскрывает загадку Юго-Запада Москвы, ей незачем анализировать материалы, из которых построено типовое жилье в ЗАО и ЮЗАО, или изучать специфику дорожного покрытия на проспекте Вернадского. Она говорит о городе в целом и об отдельных его районах: физическое пространство присваивается и трансформируется социальными отношениями, а конкретные здания – не более чем ставки в этой игре социальных сил и интересов. Но когда мы спускаемся с уровня «города» на уровень конкретных «архитектурных объектов», кажется, что социологистская логика должна дать сбой. Мы еще можем убедить обывателя в том, что город – это отношения, практики и потоки коммуникации, а не составленные в определенном порядке куски бетона, асфальта и – с недавних пор – плитки. Мы даже можем доказать девелоперу, что он «создает не пространство, а сообщество». Но как убедить архитектора в том, что проектируемые им здания – суть социальные, а не материальные феномены?

Все, кто хоть раз сталкивался с практикующими архитекторами на курсе по социологии архитектуры, прочувствовали на собственном опыте какой хрупкой и ненадежной кажется социологическая аксиоматика перед лицом здравого смысла здравого архитектора. Он точно знает, что «здание есть». Просто есть и все. Вы можете изучать его, интерпретировать, доказывать, что материальное строение представляет собой всего лишь сцену, субстрат сообщения, реификацию социальных отношений, фетиш или элемент культурного универсума. Но практикующий архитектор точно знает – само здание как архитектурный объект, наделенный несомненным онтологическим статусом, является необходимым условием возможности любых теоретических высказываний о нем.

Однако именно здесь в борьбе с наивным реализмом практикующего архитектора на помощь социологу приходят культурологи, искусствоведы, семиотики, антропологи, архитектурные критики и историки архитектуры. Задача этого объединенного фронта – захват последнего бастиона «наивного реалистского сопротивления», развеществление здания как материального объекта, окончательное решение вопроса городской материальности.

Начнем с семиотики.

Семиотическая пещера Умберто Эко: от функции к знаку

Что объединяет птичье гнездо и нью-йоркский небоскреб, пещеру древнего человека и двухэтажный особняк с гипсовыми колоннами в Куркино? Наивный наблюдатель мог бы сказать: это – материальные объекты. Архитектор бы подчеркнул: это функциональные объекты – не важно, создал их человек или животное, наполнены ли они символами или нарочито асимволичны. Функция первична по отношению к значению. И тут на сцену выходит специалист по знаковым системам.

Почему именно архитектура бросает вызов семиологии? – спрашивает Умберто Эко. – Потому что архитектурные сооружения, как кажется, ничего не сообщают, во всяком случае, они задуманы для того, чтобы исполнять свое назначение. Никто не сомневается в том, что главное назначение крыши укрывать, как назначение стакана вмещать жидкость для питья. Это утверждение столь очевидно и неоспоримо, что покажется странным желание во что бы то ни стало сыскать коммуникацию там, где вещи вполне однозначно и без особых сложностей характеризуются исполняемой ими функцией. Стало быть, первый и самый главный вопрос, который встает перед семиологией, если она хочет подобрать ключи к самым разнообразным явлениям культуры, это вопрос о том, поддаются ли функции истолкованию также и с точки зрения коммуникации и, кроме того, не позволит ли рассмотрение функций в плане коммуникации лучше понять и определить, что они собой представляют именно как функции, и выявить иные, не менее важные аспекты функционирования, которые ускользают от собственно функционального анализа [Эко 2006: 258].

Казалось бы, функция не нуждается в интерпретации. Иногда стакан – это просто стакан, а пещера – просто пещера. Мы, конечно, можем увидеть в граненом стакане «центральный элемент позднесоветской культуры», а в пещере – «психоаналитический символ материнского лона», но такие наслоения означаемых ничего не прибавляют к функциям объекта. А потому задача семиотика – захват и присвоение «функции». Из прямой оппозиции «значению» она должна стать его разновидностью. Для специалиста по знаковым системам назначение есть значение.

Эко продолжает:

Попытаемся встать на точку зрения человека каменного века, эпохи, с которой, как мы полагаем, началась история архитектуры. Этот «первый», как говорит Вико, «грубый и свирепый» человек, гонимый холодом и дождем, повинуясь смутному инстинкту самосохранения, укрывается по примеру зверей в расщелинах, среди камней и в пещерах. Спасшись от ветра и дождя, при свете дня или мерцании огня (если он этот огонь уже открыл) наш предок принимается разглядывать укрывающую его пещеру. Он оценивает ее размеры, соотнося их с внешним миром за ее пределами, в котором льет дождь и свищет ветер, и начинает отличать внешнее пространство от внутреннего, напоминающего ему пребывание в утробе матери, рождающего у него ощущение защищенности, пространство с его неопределенными тенями и едва брезжащим светом [там же: 258–259].

Дальше, говорит Эко, начинается работа ассоциаций. Теперь вход в пещеру всегда ассоциируется у дикаря с ее внутренним пространством и чувством безопасности.

А затем на смену ассоциативному мышлению приходит мышление абстрактное:

Так складывается «идея пещеры» как памятка на случай дождя (место, где можно укрыться от непогоды), но также идея, позволяющая увидеть в любой другой пещере возможности, открытые в первой. Опыт знакомства со второй пещерой приводит к тому, что представление о конкретной пещере сменяется представлением о пещере вообще. Возникает модель, образуется структура, нечто само по себе не существующее, но позволяющее различить в какой-то совокупности явлений «пещеру». Модель (или понятие) позволяет издали узнать как чужую пещеру, так и пещеру, в которой человек не собирается укрываться. Человек замечает, что пещера может выглядеть по-разному, но речь всегда идет о конкретной реализации абстрактной модели, признанной в качестве таковой, т. e. уже кодифицированной, если и не на социальном уровне, то в голове отдельного человека, вырабатывающего ее и общающегося с самим собой с ее помощью [там же: 259].

Лишь на следующей стадии развития дикарь сможет посредством

графических знаков передать модель пещеры себе подобным. Иконический код порождается архитектурным, и «принцип пещеры» становится предметом коммуникативного обмена. Таким образом, рисунок или приблизительное изображение пещеры выступает как сообщение о ее возможном использовании и остается таковым независимо от того, пользуются пещерой на самом деле или нет [там же: 259–260].

Кажется, в своем мысленном эксперименте Эко наделил дикаря необычайной силой понятийного мышления и способностью создавать абстрактные модели объектов до всякой коммуникации с другими живыми существами. Психологам этот вопрос не кажется столь же простым и самоочевидным – сотни теоретических копий было сломано в дискуссиях, прежде чем удалось ответить на вопрос, насколько описанные Эко события могли иметь место в действительности. Есть сильное подозрение, что иконический код пещеры не порождается напрямую ее архитектурным кодом, что коммуникация – условие, а не следствие абстрактного мышления (что, кстати, не опровергает тезис Эко). Однако не будем портить мысленный эксперимент мелкими придирками из области эволюционной психологии.

Воображая город. Введение в теорию концептуализации - читать онлайн книгу. Автор: Виктор Вахштайн cтр.№ 88

Онлайн книга - Воображая город. Введение в теорию концептуализации | Автор книги - Виктор Вахштайн