Двадцать пять лет на Кавказе (1842–1867) - читать онлайн книгу. Автор: Арнольд Зиссерман cтр.№ 123

Нужно сказать, что и комиссия составилась особенно удачно: все трое сошлись как нельзя лучше, невзирая на самые резкие контрасты лет, характеров, понятий и познаний. Дмитрий Кузьмич Асеев, например, хоть и был полковник, а мы только поручики, хоть и председатель, а мы члены, хоть из подражания полковому командиру и доказывал, что чинопочитание – первая основа военной службы, что следует соблюдать ее педантически даже и в частных отношениях и т. д., тем не менее сам с каким-то чисто солдатским добродушием говорил нам обоим «ты», рассказывал нам и выслушивал от нас анекдотцы и приключения самого уморительного качества, держал себя самым товарищеским образом и, что важнее всего, не отказывал нам давать взаймы деньжонки, в которых мы крайне нуждались, ибо беспрестанно проигрывали дешлагарским дамам в преферанс… Во избежание отеческих наставлений, которые приходилось при этом выслушивать, я придумал обращаться к Кузьмичу (под этим именем знал его весь Дагестан – от командующего войсками до солдата в полку) письменно в смехотворной форме. После обеда, возвратясь от Кеслера, мы с Шиманским садились за работу, а Кузьмич отправлялся дрыхнуть, как сам он говорил. Если требовались деньги, мы составляли за общей подписью «слезнорыдающее» прошение, в самых жалостных словах выражали грозящую нам при отказе гибель и клали бумагу на столик около кровати. Кузьмич, проснувшись, тотчас звал денщика, и тот должен был являться со свечкой и чаем. Первый предмет, кидавшийся в глаза, было наше прошение, и громкий хохот густым басом раздавался из-за двери.

«Ах ты, шустрый бонжурик», – обращался он ко мне. «Ах вы, шаромыжники, чужеженины поклонники», – говорилось уже обоим вместе. Но в результате – удовлетворение просьбы, с резолюцией, чтобы отнюдь уже больше его не беспокоить, ибо никакие слезнорыдания не помогут. А через неделю новая просьба – и опять та же история.

Д. К. Асеев был своего рода кавказский тип. Уроженец Курской губернии, из класса самобеднейших мелкопоместных дворян, за которыми числились полторы души крепостных, он юношей добрался до Кавказа, вступил вольноопределяющимся в Тифлисский егерский полк и благодаря хорошему знанию грамоты, природному уму и трезвому поведению довольно скоро был произведен в офицеры, выбран полковым казначеем и стал близким человеком тогдашнего полкового командира князя Аргутинского, который уже не оставлял ему покровительствовать до самой смерти своей. Таким образом, Асеев достиг полковничьего чина, командовал впоследствии Апшеронским полком и, произведенный в генерал-майоры, был назначен дербентским губернатором и в этой должности умер, кажется, в начале шестидесятых годов. Покойник был толковый, деловой человек, хорошо знавший Прикаспийский край и с пользой служил все время, хотя боевым офицером не был и особых способностей не выказывал, в полку от подчиненных расположением не пользовался.

Товарищ мой по комиссии Николай Андреевич Шиманский, если не ошибаюсь, был прислан на Кавказ рядовым прямо из гимназистов одной из гимназий Царства Польского за участие в каких-то политических мечтаниях, сочинение или декламирование возмутительных виршей или за что-то в этом роде. Подобно многим своим соотечественникам на Кавказе, вместо ссылки и страданий он нашел радушнейшее благорасположение и поддержку. Произведенный в офицеры Апшеронского полка, он оказался хорошим, исправным служакой, добрым, скромным человеком и товарищем, постепенно подвигался по иерархии фронтовых должностей, командовал батальоном стрелков своего полка; в 1862 году при усиленных действиях на Западном Кавказе за рекой Белой с батальоном и одной казачьей сотней совершил блистательный подвиг, отбившись от окружившей его в лесу несколькотысячной толпы черкесов, за что получил Георгиевский крест; наконец, произведенный в полковники, получил Тенгинский пехотный полк, которым командует и теперь.

С большим сожалением расстались мы, особенно я, с Дешлагаром и возвратились в Шуру, откуда я через день с бумагой от Асеева отправился в Ишкарты. Явившись к своему полковому командиру, я вручил ему бумагу и на словах объяснил, в чем заключалось наше поручение. П. Н. Броневский, сказав, что полковник Асеев в своем рапорте весьма лестно отзывался обо мне, выразил мне свою благодарность.

Тотчас после Святой недели явился приказ по полку о назначении меня командиром 2-й мушкетерской роты, для принятия которой я и должен отправиться в аул Кяфыр-Кумык вблизи Шуры, в окрестностях которой был тогда расположен 1-й батальон нашего полка.

Полковой командир, когда я явился к нему перед отъездом, встретил меня следующими памятными мне словами:

– Я чрезвычайно доволен всей вашей службой и назначаю вас ротным командиром, хотя есть много старше вас офицеров не командующих; надеюсь, что в новом звании вы окажетесь таким же исправным, как до сих пор. Вы примете роту, распущенную и доведенную до того, что она решилась оказать неповиновение своему батальонному командиру. Дело об этом чрезвычайном происшествии уже окончено, главные виновники наказаны и переведены в другие части, но вам предстоит подтянуть роту, строго соблюдать дисциплину, усердно заняться ее фронтовым образованием, за малейший беспорядок взыскивать и не допускать никаких послаблений. Если нужно будет, пишите прямо мне – я вас поддержу. Затем извольте ехать, прием произвести со всей аккуратностью и вниманием, чтобы не отвечать в случае каких-нибудь недостатков. – И подал мне руку.

– Постараюсь, господин полковник, исполнить все и оправдать ваше доверие.

Я уже довольно подробно говорил о П. Н. Броневском, о его строгости, педантичности, неприступности, о том, как он поставил себя с подчиненными, и потому читатель поймет, что такое внимание, такие слова не могли не польстить моему самолюбию, тем более что если я не мог чувствовать к нему особой симпатии, то питал зато полное уважение и сознавал, что служба под его начальством была хорошей школой. Я вышел от него совершенно довольный и приемом, и самим собой и дал себе слово сдержать обещание, оправдать его уверенность в моих готовности и усердии в новой должности.

По прибытии в Шуру я тотчас явился к батальонному командиру подполковнику Козлянинову, которого до тех пор никогда не встречал.

Молодой, симпатичный, отчасти образованный, переведенный на Кавказ из гвардии Измайловского полка, Козлянинов был из тех офицеров, которые в те времена рвались на Кавказ «для битв, для жизни боевой и для отличий». При штурме Салты в 1847 году он был ранен, участвовал после того еще во многих делах и, наконец, принял 1-й батальон в Дагестанском полку. Не подходя к общему типу тех офицеров, которые старались действовать в духе полковника Броневского, живший на товарищеской ноге со своими офицерами, ласковый в обращении с солдатами, он не пользовался расположением полкового командира, державшегося совсем других взглядов. Наконец, в Чирь-Юрте, где был расположен батальон, случилось важное во фронтовой службе происшествие. Козлянинов протежировал своему батальонному адъютанту, молодому офицеру из кадет, этот, в свою очередь, протежировал фельдфебелю 2-й роты, какому-то ловкому унтеру из кантонистов, а тот, пользуясь таким покровительством, позволял себе в роте разные мелкие злоупотребления и третировал уже слишком свысока не только рядовых, но даже и старых унтер-офицеров, что и вызвало общее неудовольствие. Ротный же командир штабс-капитан Шульман, добрейший, тихий человек, один из тех, про коих говорят «мухи не обидит», не имел достаточно характера прекратить дело в зародыше. Кончилось тем, что рота оказала неповиновение фельдфебелю при каком-то наряде, не послушала и Шульмана, когда он стал их успокаивать, и с шумом требовала сменить фельдфебеля. Явился сам батальонер, вызвал всю роту во фронт и стал требовать зачинщиков беспорядка.