Двадцать пять лет на Кавказе (1842–1867) - читать онлайн книгу. Автор: Арнольд Зиссерман cтр.№ 105

Я поспешил назад в палатку, чтобы поскорее усесться за составление требований на сухари и прочее, за эту квинтэссенцию адъютантской премудрости. Но милейший Илья Алексеевич, выслушав приказания штаба, в свою очередь, приступил к отдаче приказаний по батальону уже описанным мною раньше способом и целый битый час держал меня безо всякой надобности свидетелем бесконечных внушений и распеканий фельдфебелей, заказов повару и т. п. Как только я порывался уходить, раздавались слова: «Позвольте-с, успеете-с».

Наконец, уже в десятый раз выслушал я повторения о назначении по десяти человек от каждой роты в мое распоряжение, и чтобы фурштаты хорошенько смотрели, а то если-де у какой лошади окажется побитая спина, то меньше пятисот палок не ждал бы, и чтобы повар приготовил бы закуску и пирожков с кашей и т. д. Забрался я в свою палатку и застал своего сожителя батальонного доктора Ал. Павлов. Джогина уже в постели и весьма довольного перспективой выступления в Казикумух: все равно куда бы то ни было, лишь бы не стоять на одном месте, а главное – коли бы где-нибудь дела́, то есть драки, перестрелки. Таковы были общие желания офицеров, даже медиков, не только ради честолюбивых видов на награды, но и из простого стремления избавиться от скуки монотонной лагерной жизни: даже и солдаты, которым всякий поход приносил лишний тяжелый труд, лишения и опасности, предпочитали движение продолжительному пребыванию на месте, где, собственно говоря, солдату оставалось тоже не много свободного времени и покоя. Аванпостная служба, исключительно отбывавшаяся пехотой, конвоирование приемщиков продовольствия, при малейшем свободном времени – учения, собирание по кручам и балкам горючих веществ для варки себе пищи, таскание за две-три версты по круче огромных ротных котлов с водой или, например, нащипывание руками по скатам гор травы для полковых и своих артельных лошадей, а ведь их было немало, штук 70–80 при батальоне, – все это и без похода делало службу солдатскую далеко не легкой, а тянулась она тогда de jure 25, a de facto 28–30 лет!..

Покончив с составлением требований и билетов больным, которых следовало сдать в Казикумухе, я последовал примеру доктора: растянулся на походную кровать, то есть на холст, натянутый между двумя вьючными сундучками, завернулся в пальто и бурку, задул свечу и вскоре заснул.

7 июля в назначенный час сборная колонна была готова, и мы потянулись гуськом по извилистой дороге к Казикумуху. С нами же поехал и старший доктор войск в Дагестане Эдуард Романовича Гольмблат, с которым я был немного знаком, а в этот раз, едучи вместе и все время в разговорах о разных делах, познакомился ближе. Э. Р. Гольмблат был замечательный человек на Кавказе по двум причинам: во-первых, начав свою службу в крае с ранней молодости и не отличаясь никакими особенными по своей специальности заслугами, он в течение долгих лет, переходя от одного повышения к другому, достиг должности генерал-штаб-доктора всей Кавказской армии, с чином тайного советника и несколькими звездами до Белого Орла включительно – карьера в медицинском ведомстве довольно редкая; во-вторых, отличался многими такими курьезными оригинальностями, что анекдоты о нем были неистощимым кладом для охотников до забавных и смехотворных рассказов. Особенно его чрезвычайная трусливость – не в смысле военном, ибо как доктору ему нечего было и отличаться храбростью, – давала бесконечный анекдотический материал. Лошадей держал он не иначе как самых старых, отъявленных кляч, и на тех ездил только шагом, беспрерывно бранясь с кучером, как только тот вздумал бы прикрикнуть на лошадей или взяться за кнут, а при малейшем спуске выходил из экипажа и брел пешком. Так, нередко случалось мне видеть и в Шуре, и в Тифлисе покойного Эдуарда Романовича, идущего с семейством, и в местах мало-мальски неровных он слезал и шел пешком, а дамы его ехали дальше. При разъездах по краю на почтовых, садясь в тарантас, он неизменно на каждой станции подтверждал своему человеку и ямщикам, чтобы отнюдь не смели ехать скоро и предупреждали его, где будет спуск с горки; ямщик, не выдерживавший двадцативерстного перегона и пускавшийся рысью, подвергался крику, брани и не получал на водку. Самым мучительным горем для почтенного доктора была необходимость отправляться с отрядами, причем приходилось ехать верхом. Как ни жалка была кляча, на которой он пускался в путь, но все же и ей было подчас невтерпеж, особенно когда ее обгоняли другие, а некоторые шалуны из штабных офицеров нарочно хлопали нагайками, гикали и т. п. – она невольно пускалась вдруг рысью… Эдуард Романович хватался за гриву, бледнел, краснел, звал своего вестового казака, и тот должен был хватать разгорячившегося буцефала за поводья. Фигуру изображал он тогда из себя самую комическую: галстук вылезет за воротник, брюки без штрипок поднимутся выше голенищ, фуражка съедет набок или затылок…

Помню уморительную сцену. Кажется, перед походом в 1852 году в Шуре послал он своего казака на конный базар купить лошадь. Приходит казак и докладывает, что приторговал у татарина отличную лошадь, не старую, крепкую и дешево.

– Что же в ней хорошего? – спрашивает Эдуард Романович.

– Во всем, – говорит донец, – хорошая, ваше превосходительство.

– А шаг у нее спокойный?

– И шаг спокойный, и скачет хорошо, ваше превосходительство.

– Скачет?! Пошел вон, болван! Не надо, даром не возьму!

Сконфуженный казак ушел в недоумении, а мы, собравшиеся у милейшего Эдуарда Романовича с воскресным визитом несколько офицеров, не воздержались и разразились хохотом, что весьма озлило хозяина, и он ушел в свою комнату, не простившись.

Большой любитель преферанса, покойный вечно горячился, выходил при проигрышах из себя, вскакивал, бранился, а шутники нарочно выкидывали разные штуки и помирали со смеху. На эту тему анекдотов было тоже без числа.

Однако, как я уже сказал, проведя почти сорок пять лет на службе исключительно административной, покойный всегда пользовался почетом и особым расположением высших властей.

Несколько часов пути до Казикумуха укрепили наше знакомство, и только под конец мы чуть было не рассорились серьезно. У самого аула протекает с ревом и бешенством, как обыкновенно в горах, река Кара-Койсу, через которую перекинут мост на правый берег к нашему укреплению, мост прочный, но узкий и по необъяснимой действительно беспечности без перил. Наскучив длинным переездом шагом, я по старой моей тушинской привычке, выехав на ровную площадку перед мостом, вдруг шлепнул нагайкой свою лошадь и марш-марш пронесся через мост на ту сторону и в гору к крепости. Совсем не приготовленный к такому внезапному с моей стороны пассажу, доктор обомлел, закрыл глаза, скорее слез с коня и, когда тоже приехал в укрепление, встретил меня весьма сердито и резким выговором за неуместные над ним шутки, прибавив, что в другой раз со мной не пойдет вместе, что таких глупостей он не любит. Сколько я ни извинялся, все было напрасно, и дулся он на меня долго.

Покончив приемку и посетив раненого 21 июня майора Дубельта, начинавшего уже поправляться, я переправился обратно на левый берег и присоединился к прибывшему между тем отряду, расположившемуся на небольшой каменистой площадке, у самого аула, где мы застали уже давно там расположенными 1-й батальон Ширванского и 1-й батальон Самурского полков.