Двадцать пять лет на Кавказе (1842–1867) - читать онлайн книгу. Автор: Арнольд Зиссерман cтр.№ 103

Илья Алексеевич Соймонов был типичный человек лет пятидесяти, довольно полный, коренастый, здоровый, с коротко остриженной седой головой, плотно сидевшей на широких плечах. «А уж кондрашка хватит меня когда-нибудь непременно-с», – говаривал он нередко. Прибыл он на Кавказ в 1844 году с Минским полком, поступил в состав Дагестанского майором, и в 1846-м, при поражении князем Бебутовым Шамиля в Кутишах, со своим третьим батальоном захватил неприятельскую пушку. Злые языки говорили, что пушка была брошена горцами, бежавшими от стремительной атаки нижегородских драгун, но реляция сказывала иначе, и Соймонов получил Георгиевский крест. Это и было первым его шагом на пути к репутации хорошего боевого батальонера. И он в самом деле был таковым. Всегда исправный, точный в исполнении всяких распоряжений, умевший показать товар лицом, еще более умевший ладить со всяким начальством и нужными людьми из «штабных», умевший постоять за свою часть, когда касалось представлений к наградам, он пользовался расположением и высших, и подчиненных. Не был он ни образован, ни начитан (кроме приказов, никогда и не читал ничего), ни особенно умен, но с чисто русской сметкой и себе на уме. Любил сытно поесть и других угостить; ни педант, ни громовержец, как большинство тогдашнего некавказского военного начальства, никого «в бараний рог не гнул», никого «не посылал, куда Макар телят не гонял». Распечь – пожалуй, распечет, солдатика велит иногда наказать, но все без пены у рта, без свирепости. Чудачеств водилось за ним тоже немало, и препотешных. Каждый вечер, например, после пробития зари и усердной молитвы начинается отдача приказаний. Стоим я, дежурный по батальону офицер, четыре вытянувшихся в струнку фельдфебеля, доктор и другие.

– Господин адъютант, а по которое число у нас провиант и спирт принят-с?

Не успел я ответить, он уже обращается к другому:

– Ты, Батманов, у меня смотри! Борщ у тебя всегда хуже других-с; твой капитан, я знаю, плохой хозяин – волю тебе дал большую… Смотри, вздую шибко!

Батманов, фельдфебель 8-й роты, старый унтер, любивший выпить, но молодец, служака, только пальцами перебирает.

– А вы, господин дежурный, извольте посты хорошенько поверить-с: мне дали знать, что Гаджи-Мурат тут где-то, близко-с… Господин адъютант, подтвердите приказом по батальону, чтобы господа ротные командиры лично осмотрели ноги у всех людей: скоро поход-с; у кого есть потертые, сейчас к лекарю их… Эй, Тупичка! Завтра чтобы к борщу сальник был, да маркитанту скажи, если молодой баранины не достанет – прогоню-с, слышишь? – это к своему повару. – А ты, Иваньчук, завтра мне покажи пары две ординарцев на случай приезда полкового командира… Эй, Тупичка! Нет, завтра сделай суп вместо борща.

И так далее, и все это вместе: то повару, то мне, то фельдфебелям – этак целый час. Забавно выходило очень.

– Ну-с, ступайте, да глядеть мне в оба за порядком. – А после еще раза два вернет, еще что-нибудь, уже несколько раз сказанное, повторит. Затем уйдет в саклю, позовет и меня да лекаря, закурим трубки – и начинаются нескончаемые разговоры, все на одну и ту же тему: о предстоящем походе, да будут ли дела, представления к наградам, да где придется будущую зиму стоять или о лошади какой-нибудь, о темир-хан-шуринской сплетне какой-нибудь и т. п. В минуту откровенности проговорится, что пора бы уже в полковники.

– Вот тогда, Илья Алексеевич, и о полке придется похлопотать. Такому-то недавно дали полк отличный.

– Где же нам-с; мне бы хоть какой-нибудь егерский полчишка, и зато спасибо скажу-с.

А в сущности ведь, что пехотный, что егерский – разницы не было никакой.

Дни шли за днями своими чередом. Кое-какие занятия, переливания из пустого в порожнее, преферанс по полкопейки да немножко чтения какой-нибудь старой книжки «Отечественных записок», а больше всего длинные разговоры по-грузински с моим Давыдом, начинавшим сильно скучать и тосковать за родными Тионетами, Иорой и форелями.

Наконец, получен был приказ выступить на Кутишинские высоты в лагерь. 7 июня мы оставили аул, прошли в гору верст за восемь и разбили свои палатки на указанном месте, в соседстве с апшеронцами, прибывшими того же числа на высоты из Шуры. Собрался отряд из нескольких батальонов, двух эскадронов драгун, десятка орудий, милиции, казаков. Командующий войсками князь Аргутинский со всем своим штабом был тут же. Что предстояло дальше – никто не знал: в этом отношении князь был очень молчалив, и в его времена всякие толки и слухи были решительно выдумками. Одному генералу, приехавшему из Тифлиса для участия в военных действиях и имевшему неосторожность спросить Аргутинского в походе о его дальнейших предположениях, он ответил, что «кроме своей трубки об этом никогда никому не сообщает».

Простояли мы тогда на Кутишинских высотах дней десять. Жилось и дышалось здорово: на высоте в несколько тысяч футов, вставая в пятом часу утра, весь день на свежем горном воздухе, ночью – в палатке, ежась от холода; неприхотливая походная еда да молодость – как тут не быть здоровым, бодрым. Таких десяти – пятнадцати дней бывало достаточно, чтобы все переболевшие лихорадками в Шуре и других неизменных стоянках солдаты, изнуренные крепостными работами, а еще пуще промозглым воздухом сырых казарм и госпиталей, вполне поправились и из бледных превратились в краснощеких. Кормили людей недурно: борщ с сушеной капустой и говядиной, заправленный салом и мукой, вечером – кашица с салом, по воскресеньям – по полуфунта мяса из борща, три-четыре раза в неделю – по крышке спирта, а в слякоть или тяжелые переходы и каждый день. Правда, и труды приходилось солдатикам переносить иногда неимоверные, и всякого горя и нужды набраться немало, и тяжесть нести на себе дьявольскую, но по крайней мере в полку, где я служил, делалось по части продовольствия для людей все возможное – эта отрасль военного хозяйства с назначением главнокомандующим князя Воронцова улучшилась в Кавказской армии в весьма резкой степени, и столь общие тогда злоупотребления не касались ее вовсе или в весьма редких исключительных случаях, тотчас обнаруживаемых и строго преследуемых.

18-го числа отряд выступил по направлению к ущелью Кара-Койсу. Спустившись по очень крутому каменистому спуску и пройдя ущельем верст десять, мы стали у укрепления Ходжал-Махи, построенного в 1847 году после взятия Салты, если не ошибаюсь, нашим знаменитым инженером Тотлебеном, тогда штабс-капитаном. Вблизи укрепления расположен значительный аул того же названия, обращавший на себя внимание своими отличными фруктовыми садиками, разведенными на скалистых террасках с наносной землей, садиками, свидетельствовавшими о чрезвычайных трудах жителей. Урожай фруктов предвиделся отличный: деревья гнулись под тяжестью яблок, груш, абрикосов.

После двухчасового привала тронулись дальше. Пройдя несколько верст по узенькой дорожке над обрывами, мы приблизились к Цудахарскому ущелью, в котором между отвесных скал прорывается с шумом Койсу; на небольшой возвышенности правого берега стоял одиноко форт, занятый двумя ротами Самурского пехотного полка, а за ним – Цудахар, большой аул с множеством разрушенных саклей – следы жестокого наказания, понесенного жителями от Шамиля за непокорность ему. Вблизи аула на небольшой площадке отряд провел ночь, а на следующее утро двинулся далее и после продолжительного утомительного марша по каменистой дороге при сильной жаре к вечеру вытянулся на Гамашинские высоты, где и разбил лагерь. У подножия высот виднелись в развалинах остатки аулов Унджугатай и Гамаши, тоже подвергшихся за несколько лет перед тем нашествию мюридов; впереди тянулась дорожка на гору Турчи-Даг, увенчанную обрывистыми осыпями.