Декабристы и народники. Судьбы и драмы русских революционеров - читать онлайн книгу. Автор: Леонид Ляшенко cтр.№ 51

На деле же… Образованное общество, отстраненное правительством и от разработки реформ, и от проведения их в жизнь, чем дальше, тем больше относилось к ним как к очередной «затейке» очередных «верховников». Энтузиазм, с которым общество встретило весть о начале преобразований, угасал на глазах и к середине 1860-х гг. от него уже мало что оставалось. Большинство же россиян проведение серьезных, поистине структурных реформ застало врасплох и привело в замешательство, чем не преминула воспользоваться оппозиция разных политических оттенков. Тем более что вопрос о границах, пределах реформ оставался открытым (официально их окончания никто не декларировал).

В теоретическом плане надежды власти на общее успокоение и занятие устроением жизни на новый лад казались вполне обоснованными. Однако маховик структурных преобразований, пусть и в меньшей степени, чем колесо революций, всегда делает несколько никем заранее не просчитанных оборотов, заставляя власть, общество, страну в целом выйти за рамки, очерченные реформаторами. Короче, когда в Зимнем дворце сочли, что все самое трудное осталось позади, так называемая передовая, политически гиперактивная часть общества, в виде ее радикального крыла, была уверена, что все только начинается. Вернее, должно начаться, и совсем не по лекалам реформаторов от правительства.

Многие из важнейших для нашей темы вопросов в свое время были блестяще исследованы авторами знаменитого сборника публицистических статей «Вехи». Они не без успеха, хотя и несколько односторонне, попытались проанализировать роль и значение радикальной интеллигенции в годы первой русской революции 1905–1907 гг., показать определенную преемственность различных поколений революционеров, их, так сказать, родовые черты.

Один из авторов «Вех», С.Н. Булгаков, полагал, что: «Известная неотмирность, эсхатологическая мечта о Граде Божьем, грядущем царстве правды (под различными социалистическими псевдонимами) и затем стремление к спасению человечества – если не от греха, то от страданий и составляют… неизменные и отличительные особенности русской интеллигенции». Причиной всего этого, по его мнению, была и доля наследственного барства, смотревшего на остальных сограждан свысока, и свойственная русскому барину доза некультурности, вернее, верхоглядства, и непривычка к упорному, дисциплинированному труду, презрение к размеренному укладу жизни, и бессознательное отвращение к духовному мещанству с его пошлым самодовольством.

При этом, продолжал мысль коллеги П.Б. Струве, «когда интеллигент размышлял о своем долге перед народом, он никогда не додумывался до того, что выражающаяся в начале долга идея личной ответственности должна быть адресована не только к нему, интеллигенту, но и к народу, т. е. к всякому лицу, независимо от его происхождения и социального положения. Аскетизм и подвижничество интеллигенции, полагавшей свои силы на служение народу, несмотря на всю свою привлекательность были, таким образом, лишены принципиального морального значения и воспитательной силы». Впрочем, заметим по ходу дела, проблема не только в моральном воздействии и попытках воспитания образцового гражданина.

Русский интеллигент (и если бы только он!), пытаясь диктовать согражданам правила жизни, весьма пренебрежительно относился к праву-канону, то есть обязательному порядку исполнения законов. Он предпочитал говорить о каком-то праве-правде, являвшейся невнятным симбиозом закона и справедливости. Подобный симбиоз оказался понятием чрезвычайно субъективным, опасно разъедавшим формальное законодательство и автоматическое законопослушание населения. Поэт-сатирик Б.Н. Алмазов вложил в уста среднестатистического интеллигента следующую сентенцию, верную, к сожалению, для всех времен:

Одиночество интеллигенции, ее зажатость между властными структурами сверху и темными народными массами снизу, осознание ею себя единственным носителем идей прогресса приводили не просто к явной переоценке интеллигенцией собственных сил, но и к завышенной оценке выработанных ею планов дальнейшего развития страны. Для нее эти планы, доставшиеся огромным напряжением сил, всегда являлись единственно верными, а их критики представлялись врагами прогресса, «гасильниками» и мракобесами. Поэтому дискуссии, постоянно вскипавшие в образованной среде, имели целью не услышать, оценить доводы оппонентов и выработать на этой почве некий компромисс, а разгромить противника полностью и окончательно. Неудивительно, что подобные дискуссии напоминали поле брани в прямом и переносном смысле этого выражения. Вообще-то мало чем от них отличаются и политические дискуссии нашего времени.

Еще пара замечаний. Как справедливо заметил в «Вехах» М.О. Гершензон: «Нигде в мире общественное мнение не властвует так деспотично, как у нас, а наше общественное мнение уже три четверти века неподвижно зиждится на признании… верховного принципа: думать о своей личности – эгоизм, непристойность; настоящий человек лишь тот, кто думает об общественном…работает на пользу обществу… люди совершенно притерпелись к такому положению вещей, и никому не приходит на мысль, что нельзя человеку жить вечно снаружи, что именно от этого мы и больны субъективно, и бессильны в действиях».

Еще более печальный вывод на страницах того же сборника делает Н.А. Бердяев: «…интеллигенция наша дорожила свободой и исповедовала философию, в которой нет места для свободы; дорожила личностью и исповедовала философию, в которой нет места для личности; дорожила соборностью человечества и исповедовала философию, в которой нет места для соборности человечества». Что стало первопричиной столь неутешительного положения вещей? Здесь стоит вернуться к вопросу, заданному ранее: действительно ли то обстоятельство, что интеллигенция была вынуждена не только разрабатывать планы развития страны, но и пыталась претворить их в жизнь, оказалось опасным для России?

Начнем с того, что интеллигенция всегда являлась и является, если можно так выразиться, материально безответственным слоем населения. Если перефразировать знаменитые слова К. Маркса о бессребничестве пролетариата, которому нечего терять, кроме своих цепей, то получится, что интеллигенту тоже нечего терять, кроме своей пишущей ручки (пишущей машинки, компьютера). На Западе интеллектуалы, конечно же, разрабатывали планы развития своих стран (это являлось и является их прямой обязанностью), но проводили (или не проводили) эти планы в жизнь те, кому было что терять, те, кто всесторонне, не торопясь, анализировал предложенные интеллектуалами проекты. Интеллигенция же, ничего не теряя и надеясь приобрести многое, разрабатывала и пыталась претворить в жизнь планы, ограниченные лишь ее собственной фантазией и представлениями о справедливости. Иными словами, речь зачастую шла об утопиях, не считавшихся с экономическими, социально-политическими и культурно-историческими реалиями.