Я ловлю твой взгляд, что довольно нелегко, ведь ты старательно отводишь глаза.
— Ну, ты знаешь, где меня искать.
Ты киваешь.
— Повеселись там.
Я выхожу из твоего кабинета; ты знаешь, куда я направляюсь, и моя задача — поехать туда. Но вдруг я слышу смех из отдела исторических книг. У меня волосы встали дыбом. Это Оливер — он видит меня, я вижу его, и он разговаривает с «нафталином», будто завсегдатай, наведавшийся за очередным изданием. «Нафталин» его отвлекает (спасибо, дорогой «нафталин»!), а я сажусь в машину и еду в сторону леса, потому что ты так посоветовала. Это ближе. Теперь я иду пешком. Оливер требует фотофиксацию, и я делаю снимок вывески «Амбар или дом». Он успокаивается, хотя бы на время, и я публикую фотографию амбара или дома в «Инстаграме» — двадцать секунд, и готово.
@ЛедиМэриКей нравится ваша фотография, и она спешит присоединиться к вам на лугу.
Я поднимаюсь на холм, жду тебя в высокой траве, и свет не будет вечно литься с небес. Доносится шум. Голоса людей. Я натягиваю свитер. Нет, это не ты. Здесь моя соседка, твоя заклятая подруга Нэнси со своей огромной семьей; ко мне бросается их собака, большой золотистый лабрадор, и я позволяю ей себя лизнуть.
— Клумба, — говорю я, — как дела, девочка?
Клумба покрывает меня слюнями (она чувствует, что я хороший), и я не возражаю. К доброй собаке, виляющей хвостом, гораздо легче проявлять привязанность и ласку. Я знаю, ты уже в пути. Ты любишь меня, несомненно. А потом: «Клумба!» — зовет отец семейства; он хочет, чтобы собака оставила в покое меня, а я хочу, чтобы ты оставила Фила, хотя весь долбаный остров сопротивляется.
Клумба не отходит (хорошая девочка!), а еще сильнее виляет хвостом и улыбается мне, будто подбадривая.
— Умница, — говорю я, — хорошая девочка.
И вот к нам топает Папаша в свитере «Коламбия», обтягивающих джинсах и ботинках «Тимберленд». Он загораживает остатки солнца, не улыбается и даже не подает виду, что узнал во мне соседа, хотя наверняка узнал. Говноглазая семейка перешептывается — скорее всего, о том, как грустно и странно приезжать сюда одному. По законам вежливости они должны бы махать мне руками, черт возьми, а ты по законам вежливости могла бы уже и появиться. Клумба подчиняется своему дурацкому хозяину и бежит на его свист; даже если я нравлюсь ей больше, даже если она хотела бы начать со мной новую жизнь, властные собственники вроде Фила найдут способ помешать этому.
Мой телефон жужжит. Это ты? Нет. Еще один властный собственник, гребаный Оливер, и я покупаю ему еще один подарок в приложении. С момента, как ты лайкнула мое фото, прошло шестьдесят три минуты, и ребенок Нэнси принимается рыдать; она хлопает в ладоши — мол, поехали домой. В их соседстве не было ничего хорошего, но, когда они упаковывают вещи, становится еще хуже.
Мой телефон жужжит, всплеск серотонина — это ты? Нет, снова Оливер.
Я шлю тебе фотографию луга, ты не отвечаешь и не собираешься отвечать, а я так больше не могу, Мэри Кей.
Я подбираю свое одеяло и ухожу. Шагаю один среди деревьев, останавливаюсь и гляжу на вывеску, предлагающую каждому выбор, потому что идти двумя дорогами разом не получится. Амбар. Дом. Я — амбар, вместилище всего естественного и неподдельного, а ты выбираешь дом, типовой, фальшивый. Как и Клумба, ты запрограммирована подчиняться «хозяину». Теперь я понял. И знаю, что мне следует делать.
* * *
Час спустя я у своего дома, пялюсь в багажник машины.
Мне пора отсюда убираться. Твоя лучшая подруга мертва. Ты трахаешься с мужем. Я больше общаюсь с Оливером, чем с женщиной, которую люблю, и я заслуживаю лучшего, Мэри Кей. Я не хочу, чтобы ты позволяла с собой обходиться как с дерьмом, но ты, видимо, уже привыкла, — всё в точности, как пишет в блоге доктор Ники и как говорила Меланда. Когда люди показывают тебе свою суть, обратить на это внимание — твоя задача.
Мой телефон жужжит, и теперь все по-другому. Нет всплеска серотонина — я уже научен горьким опытом и медленно иду в дом за последней сумкой. Проверяю телефон — я был прав. Это не ты. Как и всегда. Оливер заказывает мне еще одну «антикварную штуку». Сумка-шоппер падает на грязный пол (вот зачем богачам просторные прихожие), и я покупаю чучело лисы для Минки, для Оливера, а он меня даже не благодарит. Спрашивает только, оплатил ли я ускоренную доставку, и присылает фотографию из нового дома в Рокуэй: «Вот это отличный вид, Голдберг». Он прав. Я из своего окна ни черта не вижу, ты любишь меня, однако в этом нет толку, если ты ничего не предпринимаешь. Я пишу Оливеру, что уезжаю в Сиэтл и не могу больше оставаться в своем доме, а он просит не отключать телефон и сообщить ему новый адрес.
Подонок.
Я наполняю миски для котят, которые уже почти выросли во взрослых котов, и мне не хочется их бросать, но задняя дверь приоткрыта. Они найдут свою дорогу.
Беру последнюю коробку с вещами, на которые больнее всего смотреть — колготки, выброшенные тобой на работе, кардиган с твоим запахом, — и выхожу на улицу. Женщина, выгуливающая собаку, пристально смотрит на меня и не здоровается (ну же, Бейнбридж, хотя бы проводи меня с улыбкой!), я открываю багажник и ставлю коробку.
— Вы тоже уезжаете?
Я слышу знакомый голос и оборачиваюсь. Позади меня стоит, разглядывая содержимое багажника, твоя Суриката; я не заклеил коробку, и там твои колготки — нет-нет-нет, ей нельзя их видеть.
— Номи, — говорю я, — привет.
— Вы переезжаете или что?
Она теребит свою косичку и выглядит очень маленькой. Я закрываю багажник. Так безопаснее.
— Уезжаю на несколько дней. По делам.
Я говорю, как дурачок из рассказа Джона Чивера, и она фыркает.
— Ну ладно. Наслаждайтесь новой жизнью.
Поворачивается ко мне спиной. Я не могу уехать, оставив Номи теряться в догадках, почему ее покинули и тетя Меланда, и крутой парень из библиотеки, а еще нужно рассказать тебе о том, что она видела. Я планировал порвать с тобой, а не расстроить твою дочь, и она уже почти скрылась из виду — чертов Бейнбридж, гребаный ты аквариум…
— Номи, подожди.
Она оборачивается.
— Чего?
— Я не уезжаю.
— У нас свободная страна. Делайте что хотите. Моя тетя переехала. Будь я на вашем месте, я бы тоже так поступила.
Ее тетя пыталась меня убить, однако Номи этого не знает. Она пинает подвернувшийся камень.
— Я пришла сказать, что снова была в библиотеке, помогала старикам. Собиралась написать про Дилана для следующего семинара, но теперь, наверное, напишу какую-нибудь ерунду о радостях служения обществу… Неважно. Вам же все равно.
— Не говори так. Мне не все равно.
— Поэтому уезжаете, не попрощавшись?
— Никуда я не уезжаю. — Чистая правда. Я, черт возьми, передумал. Речь о нашей семье, Номи во мне нуждается, и слава богу, что Бейнбридж крошечный. Слава богу, что ты живешь за углом. Иначе я уже садился бы на паром. — Сделай мне одолжение, Номи, не называй их стариками.