Его теория как царапина на пластинке, он промахнулся. Мне не нужна Лав. Мне нужна ты. Вот для чего я в клетке: я должен учиться, должен столкнуться с тем, против чего я боролся, ведь я действительно чувствую вину за то, что забыл о прошлом, что не скучаю по сыну, как раньше, что смирился с нашим разрывом. В интернете об этом куча мемов. Жить — значит меняться. Однако меняться нелегко. Взять хотя бы кровавое послание покойной Меланды. У нее так и не получилось. Меланда не смогла стать тем, кем хотела. А я смогу. Оливер настраивает мою гитару и усмехается («Одна струна вот-вот лопнет, Голдберг»), а я не лопну. Я изучаю врага: его футболка старая, но не винтажная. Нет, он не отдал за нее четыреста баксов в итальянском бутике. Он вырос в этой футболке. Я вижу потертости. И жирные пятна. А еще логотип «Лодочная Бакстера» — наверное, какая-то прибрежная свалка во Флориде. И пожимаю плечами.
— Если честно, никакого плана нет.
— Что ж, — говорит он, стараясь походить на социопата (или психопата?), — как по мне, с пожилой красоткой из библиотеки ты прогадал. Слишком много багажа. Да и Лав не из ревнивых. Лучше б ты придерживался первого плана, который, как я полагаю, заключался в том, чтобы вернуть ее при помощи музыки.
Ты не пожилая. Ты хитрая. Ты лиса. А я не Фил.
— Что за Бакстер?
Оливер опускает взгляд на свою футболку, словно забыл, что надел ее, — и теряет свою уверенность. Я приободряюсь, он теребит край футболки.
— Ну, вообще-то, — говорит, — я работал на Бакстеров в старших классах; они были первой семьей, которой я принадлежал, еще до Квиннов. У нас с тобой есть кое-что общее.
— Я Квиннам не принадлежу.
— Мечтать не вредно, друг мой. Видишь ли, главное в жизни — понять, что ты кому-то принадлежишь, и увидеть в этом скрытый потенциал. Я написал сценарий о Бакстерах. Дерьмовый, конечно, зато благодаря ему у меня появился собственный агент — он рассмотрел во мне искру таланта.
Я думаю о Меланде, лежащей под искрами звезд, и о животных, которые уже могли добраться до ее тела, — а Оливер, прости господи, писатель… Я подыгрываю. Говорю то, что он хочет услышать: мол, я работал в книжном еще в школьные годы, но никогда не думал, что владелец магазина в некотором роде владеет и мной. Он радостно кивает — писатели на самом деле не хотят писать. Они хотят быть правыми в каждой гребаной мелочи.
— Да, друг мой. И кстати… у тебя милые коты. Целых три. Сильный манифест.
Не коты, а котята, ублюдок, и я склоняю голову в приступе фальшивого стыда. Писатели всегда нарциссы, их хлебом не корми, только дай поговорить о себе, поэтому я спрашиваю Оливера, откуда он родом, и он отвечает, что вырос на полуострове Кейп-Код в Массачусетсе.
— Ты хоть знаешь, где это, Голдберг?
Пошел ты, я не тупой.
— Ага. И как ты познакомился с Квиннами?
Ему нужно все контролировать (типичный писатель), поэтому он крутит колки на гитаре.
— Как ты вообще на ней играешь, Голдберг? Струны сильно перетянуты. — У плохого теннисиста тоже всегда виновата ракетка. Оливер ставит гитару на пол, и теперь, видимо, нужно притворяться, что он ее не трогал. — Для человека в клетке ты выглядишь довольно спокойным.
— Ты верно подметил, — говорю. Писателей надо хвалить. — Формально дом принадлежит Квиннам, так что мне следовало ожидать чего-то подобного.
— Да ладно, с этой гнилой коробкой тебя явно поимели.
— Ты шутишь? Только взгляни, какие виды открываются из окна!
— Да уж, Голдберг… Ты живешь в доме на острове. Из твоего окна вид… на другую часть острова. Тебя обвели вокруг пальца, друг мой.
ХВАТИТ НАЗЫВАТЬ МЕНЯ СВОИМ ДРУГОМ, УРОДЕЦ.
Я спокойно сообщаю ему, что дом выбирал сам, что район Уинслоу идеален и неподалеку есть все необходимые магазины. Он поглаживает подбородок — почему у плохих парней всегда такие мощные подбородки? — и говорит, что купил бы дом в Линвуде или Рокуэй, — и вот еще одна особенность социопатов, Мэри Кей: они любят обсуждать недвижимость. Я терпелив. Цель — свобода, поэтому я соглашаюсь с ним, хотя и не согласен. Он снова берет в руки гитару — о нет! — и опять сетует на плохие струны; похоже, гитары умеют пробуждать в людях худшее.
— Ладно, Голдберг. Будем реалистами. Куда здесь можно сходить?
— Куда угодно. Главная улица буквально за углом. Та, на которой мы впервые встретились.
— Главная улица? Ты имеешь в виду старушечий переулок с тремя винными барами, которые закрываются в одиннадцать? Это главные местные заведения? Ты ведь жил в Лос-Анджелесе, друг мой. Признайся. Будь честен.
Я хотел бы разбить стекло и выбросить Оливера из окна за то, что он осмелился ругать наш с тобой дом.
Оливер вынимает из кармана мои ключи.
— Хорошо, — говорит он. — Твоя история мне известна. Полагаю, будет справедливо, если ты узнаешь мою. Главные аккорды следующие. Родился и вырос на мысе. Ожоги на запястьях от фритюрницы. Переехал в Эмерсон, написал несколько хороших пьес и несколько не очень хороших. — Все его пьесы — отстой. — Добрался до Лос-Анджелеса, написал часть эпизода для спин-оффа к сериалу «Закон и порядок». Должен был стать сценаристом «Закон и порядок: Лос-Анджелес», но проект свернулся… — Как и его карьера. — Ждал другой работы. Поддерживал связь с консультантом сериала, детективом. Он предложил мне тоже заняться расследованиями, чтобы получить ценный для писателя опыт. — Как будто мне вообще есть дело до его биографии. Писаки вечно держат читателей за дураков. — Так я и стал детективом. Вскоре ко мне присоединился мой брат Горди, он тоже переехал на Западное побережье. — Вот и поворотный момент: упоминая брата, Оливер впервые не выглядит растерянным и самовлюбленным. Он гордится тем, что помог брату, и вздыхает. — У меня был наставник. Была работа. Но Квинны сделали с нами то же, что и с тобой, друг мой.
— И что же, Оливер?
— Мы с Горди хорошо ладили с Эриком. Он был моим наставником… — Скажи еще разок, Оливер. Интересно, я тоже все время повторяюсь? — Квиннам понадобились услуги Эрика из-за их паршивого сынка Форти. Эрик взял за правило делать для Квиннов все, что попросят, кроме помощи Форти.
Я сверлю ублюдка взглядом.
— Ты же в курсе, что моего ребенка назвали в его честь?
Вот почему я говорил Лав, что не стоит давать сыну такое глупое имя со скверной репутацией.
— Да, друг мой, и я тебе сочувствую. Честно. — Затем он вздыхает, явно желая поскорее вернуться к своей истории. — Короче… — Короче уже не получилось, Оливер. — Эрик отказался от поручения. Квинны сделали финт и обратились ко мне и Горди. С тех пор мы работаем на них.
— Отличная байка.
— Джо, Джо, Джо, я вовсе не злодей. Я ненавижу Квиннов не меньше твоего. Видел бы ты, куда меня поселили! В этом второсортном мотеле матрас такой тонкий, что уснуть почти невозможно; теперь у меня отваливается спина, и я даже не могу правильно натянуть струны на твоем чертовом «Гибсоне».