— Так что вот, — говорит Маркус.
— Пару здоровенных верзил с тейзерами, — добавляю я. — Или еще лучше…
Маркус поднимает руку.
— По-моему, ты уже получила свой ответ, Алиса, — и смотрит по сторонам в ожидании следующего вопроса.
Усаживаюсь обратно на место, вставляю в уши наушники и провожу бо́льшую часть оставшегося времени, гадая, с чего это Маркус волком на меня смотрит и почему Лорен чувствует такую острую нужду постоянно докапываться до Тони. Прикидываю, какое удовольствие доставит мне сообщить Ильясу, сколько в точности было крови. Представляю, какая рожа будет в этот момент у этого волосатого мудилы.
Ну как тут не поделиться такими захватывающими подробностями, так ведь?
Где-то через четверть часа, когда собрание уже закончилось, подгребаю к Малайке и интересуюсь, не желает ли она сопроводить меня на улицу, чтобы выкурить по сигаретке. Та немедленно нащупывает собственную пачку и понижает голос.
— Господи, я уже отчаялась ждать, когда ты спросишь!
* * *
Снаружи немного моросит, так что мы стоим совсем близко друг к другу под навесом у входа в корпус. Малайка угостила меня сигареткой из своей пачки, избавив меня от возни со скручиванием своей собственной, что крайне любезно с ее стороны.
Как я уже говорила, она здесь из самых адекватных, а ее бирмингемский выговор всегда добавляет мне настроения.
— Полиция завтра опять явится, — говорит она.
Киваю и выдуваю струю дыма сквозь зубы.
— И наверняка произведет арест.
— Думаешь?
— Ну да, к тому моменту они уже будут знать, кто это сделал.
— Я бы на это особо не рассчитывала. — Малайка кидает на меня многозначительный взгляд.
— Ты чё, блин, шутишь? — изумляюсь я. — Опять?
— Грэм в воскресенье вывел из строя сразу три камеры наблюдения. — Она поднимает вверх соответствующее число пальцев. — Ту, что в столовой, ту, что напротив сто тридцать шестой палаты, и еще одну в коридоре, в которую попадает дверь женского туалета.
— Просто невероятно!
— Ты говорила о том, как улучшить безопасность? — напоминает Малайка. — Там, на собрании? Так вот: первым делом нам надо перевести Грэма в другое отделение.
Она втягивает голову в плечи. Становится довольно зябко.
— Копы, которые сюда приезжали, устроили Маркусу по этому поводу натуральную головомойку. Грузили ему про «серьезные дыры в системе безопасности», словно это он во всем этом виноват.
— Ну да, а все потому, что это серьезно усложнило им работу.
Гадаю, не пришла ли полиции в голову та же самая мысль.
— Ты была не в особом восторге от Дебби, так ведь? — спрашивает вдруг Малайка.
— Кто тебе такое сказал?
— Ну, Дебби сама как-то говорила.
— Что именно?
— Да так… ничего конкретного. Просто что вы с ней не особо сблизились.
Таращусь на нее.
— Как это вообще понимать? Можно подумать, будто ты сильно сблизилась с Лорен или Бобом! Я была бы очень удивлена, если это так. Просто с одними ты ладишь чуть лучше, с другими чуть хуже, согласна?
— Наверное, — отвечает Малайка.
— Честно говоря, бывают случаи, когда я не знаю, как удержаться от того, чтобы не врезать кому-нибудь из здешних говнюков как следует.
— Да, это непросто, — говорит она с улыбкой.
Я не уверена, что Малайка целиком и полностью откровенна относительно того, что Дебби говорила или не говорила ей про меня. И все же, если она еще этого не знает, не вижу особого смысла рассказывать ей, что именно я сама говорила Дебби за пару дней до того, как ее убили.
Я ведь уже не могу ничего изменить, правда?
Даже теперь, когда она мертва, определенно не могу забрать свои слова назад.
Затушиваем окурки об стенку у себя за спиной, и Малайка произносит:
— Ну что, пошли?
Я не двигаюсь с места, поскольку единственное, о чем я сейчас способна думать, это про встречу с Билли неподалеку отсюда пару недель назад. Те запасные косяки я затолкала в какую-то трубу, всего в нескольких футах от того места, где мы стоим.
По-быстрому дунуть было бы классно, а за спрос денег не берут, так ведь? Не думаю, что Малайка стукнет на меня, если я просто спрошу. По правде говоря, не только всякие коварные гады способны носить маски, и за эту последнюю пару месяцев я отработала немало полезных выражений лица, которые достаточно быстро могу на себя нацепить, когда этого требует ситуация.
Пристыженное, горестное, опасливое, угрожающее, отчаянное, безмятежное…
И вот теперь изо всех сил стараюсь изобразить из себя само обаяние.
— Как думаешь — может, я еще пяток минут погуляю?
Малайка ухмыляется и трогает меня за руку. Произносит:
— Не испытывай судьбу.
36
Четверть четвертого утра, сна у меня ни в одном глазу, и повсюду кровь.
Или была повсюду…
Лежу на кровати и жду, когда сердце прекратит колотиться как бешеное, после чего пытаюсь отрегулировать дыхание — так, как меня учили, когда это произошло впервые. Длинный вдох через нос, считаем до трех, а потом медленный выдох сквозь поджатые губы. Трудно сфокусироваться, потому что кто-то орет дальше по коридору.
Делаю еще один затяжной вдох…
Раньше я уже говорила, что не верю, будто «рекреационные» наркотики, которые я принимала перед тем, как загреметь на принудительную госпитализацию, были единственным, из-за чего я здесь оказалась, и по-прежнему нахожусь при этом мнении. И вот теперь, когда я в этом плане чиста как стеклышко, тоже не думаю, что наркотики, которыми пичкают меня врачи четыре раза в день — «хорошие» наркотики, — являются единственной причиной того, что происходит прямо сию минуту. И что довольно регулярно происходило с тех самых пор, как я здесь оказалась.
Хотя с головой точно что-то не то.
Что сплю я, что бодрствую — нечто явно режиссирует это шоу ужасов.
Опять медленно выдыхаю.
Это лишь одна из проблем. Когда бы такое ни происходило, я никогда не уверена, снится мне это или нет. В смысле, я знаю, что все это не по-настоящему… но когда это заканчивается, я не знаю, проснулась ли я только что или же все это время бодрствовала, а все это прекратилось лишь потому, что мой мозг решил: хватит на какое-то время всяких страстей. Словно автоматический предохранитель в электрической сети, когда грозит короткое замыкание.
Три, два, один… и ты снова у себя в комнате.
Была кровь, как я уже говорила. В таких случаях всегда полно крови. Хотя если поразмыслить об этом с рациональной точки зрения — хотя бы на минуточку, — то все это совершенно предсказуемо. Где бы я в тот момент ни находилась — а эта часть всегда малость расплывчатая и неопределенная, — я не могу удержаться от слез и мечусь в жуткой панике, и мне никак не избавиться от всей этой крови, поскольку ее слишком много, и когда я ухитряюсь стереть лишь достаточное ее количество, чтобы напомнить себе, как на самом деле выглядит моя кожа, из всех моих пор пузырями вылезает еще. В смысле, не моя кровь — не как если бы я порезалась или еще чего. А такая, как будто я живу ею, дышу ею и… сама ею являюсь.