Рядом с тобой - читать онлайн книгу. Автор: Таня Винк cтр.№ 20

Когда врач ушел, Галя стала на голову, чтобы печень стала на место, и увидела Юрку, входящего в палату. Его печень тоже была увеличена. Теперь они вдвоем становились на голову, но это не помогло – уколы все равно делали…

С утра Галя бежала в школу, потом к Марковне, хоть та и говорила, что не надо приходить, что у нее все есть, но Галя все равно приходила – рядом с Марковной она забывала, что жизнь изменилась. В доме Марковны она чувствовала себя дома, а новый, наполненный запахами краски, обойного клея и новой мебелью, так и не стал ее домом. Больная и пожелтевшая Марковна суетилась вокруг Галки, кормила, гладила по голове. Называла «моя девочка». Это хорошо, а то тетка Наташа сказала «моя сиротинушка». Какая ж она сиротинушка, если у нее есть папа?

– Ты не ссорься с теткой, – сказала Марковна, – она живет в большом городе, у нее большие связи, она много чего может. Тебе еще учиться надо.

– Я сама поступлю, – отрезала Галя.

– Это понятно, но лучше, когда есть связи.

– Не нужны мне никакие связи, я сама все могу!

В доме Гармашей повисла звонкая тишина. Такая же тишина обволакивала Галю, когда она шла по улице: никто ее не окликал, не дразнил, а только здоровались. Одна радость – письма Салмана: «…Галочка, я даже думать не могу о том, что твоя мама умерла. Если б я мог быть рядом с тобой! Если б я мог забрать твое горе!..»

Папа вдруг запил. Галя знала, что сразу после войны, после парада Победы, папа долго пил, хоть и не совсем еще вылечился после ранения. Тогда все пили от радости, что в живых остались, пропивали все заработанное, а папа за войну получил много денег. В одном ресторане он познакомился с Клавдией Шульженко, и она так хорошо говорила о Харькове, своем родном городе, что он вдруг решил туда поехать. Тем более что там был военный аэродром, летное училище. А куда еще податься комиссованному военному летчику? Много позже, увидев Шульженко по телевизору, папа сказал, что с возрастом она становится все симпатичнее.

Теперь папа пил с горя. Не с утра, конечно, а после работы. Оставался допоздна в цеху и домой приходил «на бровях». Вернее, не домой, а в баньку. Он поселился там сразу после похорон – и остался. Галя просила его ночевать дома, но он только опускал голову:

– Доченька, я громко храплю, особенно когда выпью, а тебе надо высыпаться. Не сердись.

Галя не сердилась.

– Мне бы только знать, что с Юрочкой, – говорил папа и трезвый, и пьяный. – Неизвестность – это так тяжко. Что ж это такое – войны нет, а дите пропало, – и смотрел так жалостливо, что у Гали сердце останавливалось.

Галочка не узнавала себя в зеркале – оттуда на нее смотрела худенькая девочка с остекленевшими глазами. Она дышала, ходила, ела, училась, но ничего не чувствовала. Она перестала смеяться, гулять, забросила книги. Ей нужна мама, ей страшно без мамы. Как дальше жить? Как?! И еще в память врезалось, как мама лежала в гробу, а селяне стояли вокруг и волновались, что водки и самогона мало.

Она не могла поверить, что мама оставила ее навсегда. Каждый день она бережно перелистывала томик Цвейга, касалась страничек, сохранивших тепло ее рук, с замирающим сердцем вглядывалась в строчки, тысячи раз отразившиеся в глазах мамы, а потом бежала на кладбище, читала на фанерке черные буквы «Гармаш Вера Федоровна» и… И все равно не могла поверить. Мама уехала, скоро вернется, могила чужая, мамы в ней нет, твердила она, возвращаясь домой. Приходил новый день, и Галя снова открывала книгу. Сколько она себя помнила, томик рассказов Цвейга лежал на тумбочке возле маминой кровати. Иногда там временно поселялись Бальзак, Мопассан, Диккенс и другие книжки, принесенные из библиотеки, но Цвейг никогда никуда не исчезал – мама читала его на ночь. Если мама уходила в лес, иногда на три, а то и четыре дня, особенно весной, Галя хватала Цвейга, и ей казалось, что мама рядом. Она погружалась в мир взрослых, в любовь, предательство, преданность, ненависть, и незаметно для себя потихоньку взрослела. Мама возвращалась из леса, приносила «от зайчика» ягоды, грибы и кисленькие зеленые шишечки, а от жены лесника пахучий домашний хлеб в глубоких разломах с хрустящими краями, и тогда взрослость покидала Галку, уступая место сказочным мечтам, в которых зайчик просит маму передать ей все эти вкусности. Удивительно, но вера в зайчика жила в Галке очень долго и умерла вместе с мамой, оставив Галю наедине с книгой. Умерла не за один день – Галя долго сопротивлялась, как когда-то сопротивлялась принятию неизбежности смерти, пониманию, что она уже не девочка, а девушка, что все чаще «не хочу» пасует перед «надо», и Галка с горечью обнаружила, что в жизни нет места сказке. А есть место тому, о чем написал Цвейг.

Она не могла поверить, что у нее больше никогда не будет дома, такого, как в Молдавии. Он был чужим, но они так долго в нем жили! Он был чудесным, и она очень любила его, свою кроватку, куст пионов под окном. Любила скрип дверей, буфет, раскрашенный под дерево, – его папа сделал. Этот буфет был волшебным – огромный и скрипучий, он вмещал в себя множество запахов, от пасхальных куличей и банок с вареньем до семейного фотоальбома и горчичников. В верхней части стояли чайный и кофейный сервизы, мамины духи «Красная Москва», шесть тоненьких хрустальных рюмочек, пузырек ацидина-пепсина – без этого лекарства пища в папином желудке не переваривается – и картонная шкатулка с удостоверениями к папиным орденам, старыми письмами и красивыми облигациями государственного займа.

Галя была совсем маленькой, когда вся семья поехала в гости в деревню. А там, в этой деревне, не было электричества. С наступлением темноты Галя просила «оттушить» свет, а Юра – включить, и хозяева зажгли две керосиновые лампы, по одной на каждую комнату. Галка боялась керосиновой лампы – однажды дома она схватила ее за стекло, и вся ладонь сразу покрылась волдырями. Ох, и испугались они с Юркой! В их доме, в Бендерах, тоже свет выключался, но ненадолго, а тут вообще его нет. Как же в кромешной тьме спустить ноги с кровати? А если кто укусит? Галя намотала на руку бретельку маминой рубашки, чтоб мама не ушла к папе, как только она заснет, и успокоилась. А Юрка полночи плакал, и на следующий день родители повезли их домой. Выйдя из автобуса, Галка с Юркой наперегонки помчались к дому. Папа открыл дверь, и они бросились к своим кроваткам с радостными криками: «Мой дом! Моя кроватка! Моя подушка!» Они целовали металлические спинки кроватей, обнимали подушки и катались по коврику. Выплеснув радость, дети не сговариваясь вернулись в прихожую, открыли нижние дверцы буфета и сели на пол. Они вдыхали запахи родного дома, еще не зная, что это навсегда: где бы они ни были, услышав их, они со сжавшимся сердцем вспомнят родной дом и счастливое детство…

На сороковины пришло много людей. Постояли возле маминой могилы и пошли к Гармашам домой. Галя шла сзади и вдруг услышала, как мама зовет ее. Услышала отчетливо, возле самого уха, крикнула:

– Папа, мама живая! Она зовет меня, – и со всех ног пустилась обратно.

Люди посмотрели ей вслед, вздохнули: «Бедная девочка», – и двинулись дальше: их же ждали водка и закуска! Петя поручил гостей Марковне, а сам побежал за дочкой. Он нашел ее разгребающей землю руками. Она плакала от счастья и кричала: