Дезертиры любви - читать онлайн книгу. Автор: Бернхард Шлинк cтр.№ 34

Но можно было и не пугаться. Он перестал жить в дорогих отелях, и деньги стали ему почти не нужны. По большей части он ночевал бесплатно в монастырях, где его бесплатно и кормили. Поначалу он стеснялся, рассказывая свою историю ордена томасианцев, который пережил в саксонской Трансильвании Реформацию и коммунизм, к которому сегодня принадлежат всего пять братьев и в который он, сам выходец из трансильванских саксов, вступил несколько лет назад. Но с каждым разом он рассказывал все увереннее, позволял себе приукрасить повествование, непринужденнее отвечал на вопросы. Зачастую монахи вообще не интересовались подробностями. Они отводили ему келью, кивком встречали его в церкви и трапезной и кивком отвечали на его прощальный привет. Когда монастырская жизнь ему надоедала, он останавливался в маленьких гостиницах и пансионах. В них, как и во время его поездок на поезде, люди искали беседы с ним. Он никого не осуждал, никого не оправдывал, никому не сочувствовал. Он выслушивал, и если его о чем-то спрашивали, просто отбивал подачу.

– Что мне делать?

– А что вы собираетесь делать?

– Я не знаю.

– Почему вы этого не знаете?

Однажды он чуть не сошелся с женщиной. Когда приходило время почистить рясу, он заходил в чистку и просил разрешения посидеть у них до вечера в уголке и подождать, пока они не закончат с рясой. В одном маленьком городке в горах Хунсрюк он ждал чистой рясы до позднего часа. Женщина закрыла лавку и спустила жалюзи. Потом подошла к нему, слегка поддернула халат, села верхом на его колени и притянула его голову к своей груди. «Петушок мой», – печально и участливо сказала она, потому что он, в своей белой, ставшей слишком широкой тенниске, в своих ставших слишком широкими джинсах, с плохо – собственноручно – остриженными короткими волосами, напоминал общипанного петуха. Он остался у нее на ночь, но не спал с ней. Утром за завтраком, когда он сидел напротив нее в домашнем халате ее умершего мужа, она спросила, не хочет ли он остаться на какое-то время.

– Тебе не обязательно прятаться. Ты можешь носить вещи моего мужа, и я скажу, что ты его брат и приехал погостить. Это даже странно, что без твоей рясы ты такой же, как…

Он это знал. Еще в самом начале своих странствий он несколько часов сидел в поезде напротив стройподрядчика, с которым часто сталкивался по работе; тот долго разглядывал его, но так и не узнал. Однако оставаться он не хотел. Криво усмехнувшись ей, он с сожалением пожал плечами:

– Мне надо ехать дальше.

Он считал, что, оставшись, должен будет с этой женщиной спать. Но он не хотел. Годы назад он в один день бросил курить, и легкость, с которой он обходился без тех пятидесяти или шестидесяти сигарет, которые раньше выкуривал за день, заставила его задуматься о том, без чего можно обойтись. Дальнейшие шаги – отказ от спиртного, потом от любви, потом от еды – представлялись ему легкими и естественными, и, сделав последний, он сможет обойтись без своего физического существования. Надев рясу, он отказался от спиртного и легко обходился без ранее привычной ежевечерней бутылки красного вина. Приняв целомудренную жизнь человека в рясе, он сделал следующий шаг, а еда и без того уже становилась ему все более безразлична.

Ему часто казалось, что он пребывает в каком-то взвешенном состоянии. Словно на самом деле он не касается ногами земли. И еще ему казалось, что люди не воспринимают его как реально существующего – или что ли́ца и тела́, которые он видит, принадлежат не реальным живым людям, а каким-то призрачным образованиям, которые формируются и растворяются, вновь формируются и вновь растворяются. Он иногда прикасался к ним, случайно или намеренно, и поэтому знал, что их тела оказывают сопротивление. И он не сомневался, что, если их поранить, потечет кровь. И если рана окажется достаточно серьезной, они закричат и перестанут двигаться. Но будут они двигаться или не будут – какое это имело значение? Мир полон такими движущимися образованиями, мир переполнен ими.

В особенности призрачной ему представлялась его жизнь в Берлине и Гамбурге. Что общего у него было с этими тремя женщинами? Для чего он рисовал картины и строил мосты? Зачем он вместе со многими другими участвовал в этой суете? В суете бюро, или галереи, или планов и проектов Хельги? И его дети тоже уже не составляли смысла. Что им-то еще надо в этом мире? Кто их сюда звал, кому они здесь нужны?

На озере Комо он был свидетелем того, как маленький мальчик упал с причала в воду. Мальчик закричал, забился и ушел под воду. Никого не было рядом, чтобы помочь ему. В конце концов Томас встал со скамьи, на которой сидел, подбежал к причалу, прыгнул в воду, вытащил мальчика и вернул его к жизни, но сделал это, потому что не хотел иметь неприятности. Если бы нашлись наблюдавшие за тем, как он сидит – и остается сидеть, и сообщили о своих наблюдениях полиции, его жизни в рясе пришел бы конец.

11

Его жизни в рясе пришел конец. Направляясь из Комо в Турин, он пересаживался в Милане. Двери поезда Милан – Турин закрылись автоматически в тот самый момент, когда он хотел войти. Он подался назад и обнаружил, что его рясу защемило в дверях. Тщетно пытался он снова открыть дверь, дергал рясу, бежал, дергая ее, рядом с тронувшимся поездом и вскоре был вынужден бежать рядом с набиравшим скорость поездом так быстро, что уже не мог даже пытаться высвободить зажатую дверьми рясу. Он слышал смех путешественников на платформе, которые не осознавали отчаянности его положения и находили бегущего синего монаха потешным. Вскоре удерживаться рядом стало уже невозможно, и он рванулся против хода поезда в надежде, что ряса порвется. Но прочная шерстяная ткань выдержала, и поезд тащил и волочил его по платформе, а потом по щебенке вдоль колеи. Когда один из уезжавших взглянул в окно и сначала увидел охваченных внезапным ужасом путешественников на платформе, а потом, осознав несчастный случай, рванул стоп-кран и поезд наконец остановился, Томас уже превратился в кровоточащий бельевой узел.

Его увезли в больницу. Когда, по прошествии нескольких дней, он пришел в сознание, врачи сказали ему, что у него поврежден позвоночник и его тело ниже грудной клетки останется парализованным. В Турин он хотел съездить, только чтобы посмотреть, остались ли там еще пролетки и извозчичьи клячи, как та, которую обнимал обезумевший Ницше.

В отделении интенсивной терапии все пациенты равны. Когда же Томаса перевели в общую терапию, он попал в зал на шестьдесят коек, построенный в двадцатых годах для временного размещения на случай катастроф, в котором теперь лежали пациенты низшей ценовой категории. Там было шумно даже ночью. Солдаты, уже здоровые, но изображавшие больных, поскольку больницу предпочитали казарме, пили, гуляли и периодически приводили на ночь девиц. Днем было жарко, пахло пищей, дезинфекцией, моющими средствами и испражнениями. Постель Томаса смердела: он не контролировал свои органы выделения. Монахини, ходившие за больными, пытались заботиться о синем монахе, но по-немецки они не говорили, а он не говорил по-итальянски. В один из дней какая-то монашка принесла ему немецкую Библию. Он был удивлен, как обильна в этой книге жизнь. Но именно поэтому он не хотел ее читать.