Жизнь Бунина. Лишь слову жизнь дана… - читать онлайн книгу. Автор: Олег Михайлов cтр.№ 91

Больше в эти три дня Бунин не делает никаких записей.

5

«…Наши первые парижские годы» – о них Бунин вспоминает чуть не с нежностью. Страницы жизни, которые словно сопровождаются музыкой. Как заблудившийся романс Эллы Фицджералд «Апрель в Париже». Да, это и была весна, апрель 1920 года, Париж…

Была, очевидно, своя закономерность, что именно чета Толстых становится на какое-то время наиболее близкими Буниным людьми. Сам Алексей Николаевич и его все такая же очаровательная Наташа, которая так понравилась еще в декабре 1903 года Бунину, когда появилась со своими стихами, подписанными «Н. Крандиевская»: «Она пришла ко мне однажды в морозные сумерки, вся в инее, – иней опушил всю ее беличью шапочку, беличий воротник шубки, ресницы, уголки губ, – и я просто поражен был ее юной прелестью, ее девичьей красотой и восхищен талантливостью ее стихов, которые она принесла мне на просмотр, которые она продолжала писать и впоследствии, будучи замужем за своим первым мужем, а потом за Толстым, но все-таки почему-то совсем бросила еще в Париже».

Встречи с Толстыми постоянны, все сколько-нибудь важное связано с ними и без них не обходится.

Уже 4 апреля 1920 года Вера Николаевна записывает: «Толстые здесь, очень понравились. Живут отлично, хотя он все время на краю краха. Но они бодры, не унывают. Он пишет роман. Многое очень талантливо, но в нем «горе от ума». Хочется символа, значительности, а это все дело портит. Это все от лукавого. Все хочется лучше всех, сильнее всех – первое место занять».

Примечательная запись. Она интересна, помимо всего прочего, еще и тем, что касается романа «Хождение по мукам», над которым Толстой работал в Париже. Эта первая часть будущей трилогии (в редакции, очень отличающейся от окончательной, нам известной, – «Сестры») появится в 1920–1921 годах в самом «солидном» русском парижском журнале «Современные записки». Естественно, что и характеристика как самого таланта Толстого, так и его последнего детища родилась не без участия Ивана Алексеевича, с которым Вера Николаевна подробно обсуждала все литературные новости. А роман Толстого обещал быть не просто новостью, но событием, феноменом в только складывающейся зарубежной русской литературе. И надо сказать, здесь неженски профессионально уловлены и сильные, и слабые стороны этого, эмигрантского, варианта «Хождения по мукам».

Там, где Толстой шел от жизни и живых впечатлений, – получались блестящие страницы, не уступающие классике XIX века, а по силе изобразительности, свежести, соку, выпуклости рисунка содержащие в себе то сокровенно-толстовское, что принес в отечественную словесность этот замечательный художник. А вот когда он писал о том, что знал понаслышке, брал «из вторых рук», приходилось напускать символистского туманца, например в изображении большевиков. И сразу появлялась книжность, вторичность и просто художественная неправда.

Но так или иначе роман – большой, значительный, масштабный – пишется Толстым, так же как будет создана позднее, уже в Берлине, и пленительная, одна из самых поэтичных книг о ребенке в великой русской литературе – повесть «Детство Никиты». Работает – над стихами, рассказами, политическими статьями – и Бунин, правда, еще вяло, неохотно, нерегулярно.

Понятно, что и Бунина, и Толстого занимал один больной вопрос – где печататься, куда отдавать свои книги? Еще в 1919 году А. Толстой вместе с бывшим председателем Верховного управления северной области Н. В. Чайковским, В. А. Ангри и писателем М. А. Алдановым-Ландау участвует в создании первого «толстого» журнала русской эмиграции «Грядущая Россия». Но после выхода второго номера журнал этот прекратил существование.

Между тем доходили слухи, что в Берлине уже затевается крупное эмигрантское книгоиздательство с основным капиталом в восемь миллионов марок. Новый орган предполагал готовить книги «для будущей России». В одну из встреч у бывшего председателя Совета министров князя Г. Е. Львова Бунин жарко доказывал, что и в Париже можно учредить свое книгоиздательство, так как здесь легко собрать «хороший букет из современных писателей». Редакторами в итоге были намечены: сам Иван Алексеевич, А. Толстой и – как финансовая опора – богатый Цетлин, обещавший для начала 720 тысяч франков.

Все это произошло 4 апреля, а уже через два дня Цетлин, «очень волнуясь», сказал Бунину, что не сможет принять участия в новом деле. На вопрос, в чем причина, за Михаила Осиповича ответила Мария Самойловна: причина будто бы таилась в Толстом. Но толком ничего не могла объяснить. Бунин с Верой Николаевной отправились к Толстым. Им хотелось заодно посмотреть их новую квартирку. Помещение оказалось маленьким, но светлым, с чудесным видом на Сену, расположение комнат тоже было удобное. Алексей Николаевич спал, но скоро вышел. Когда Бунины рассказали о разговоре с Цетлиным, Толстой, с его практической сметкой, сразу все понял: Михаил Осипович прослышал о мощном берлинском конкуренте и не захотел рисковать своим капиталом. Зачем?..

Между тем Толстые и Бунины, кажется, неразлучны. Обеды, встречи по поводу и без повода, с той щедростью выдумки и фантазии, которыми был так богато наделен от природы Алексей Николаевич, следуют непрерывно. 8 апреля, к примеру, у Толстых, кроме Буниных, был В. Д. Набоков – один из лидеров конституционных демократов, соредактор популярной в старой России газеты «Речь», англоман, барин, брат русского посланника в Лондоне и отец начинающего поэта, который вскоре прославит себя под псевдонимом Сирин.

В русском Париже уже были в изобилии представлены все политические направления: кадеты, октябристы, монархисты и просто антибольшевики. «И с кем только не встречались мы чуть не каждый день в первые годы эмиграции на всяких заседаниях, собраниях и в частных домах! – вспоминал об этой поре Бунин. – Деникин, Керенский, князь Львов, Маклаков, Стахович, Милюков, Струве, Гучков, Набоков, Савинков, Бурцев, композитор Прокофьев, из художников – Яковлев, Малявин, Судейкин, Бакст, Шухаев; из писателей – Мережковские, Куприн, Алданов, Тэффи, Бальмонт». И с каждым из «бывших» беседы невольно приобретали характер «ретро», хотя они в один голос повторяли, что еще «не все потеряно». Что касается кадетов, то они были очень влиятельной левобуржуазной партией и в политическом спектре дореволюционной России занимали место правее эсеров. Именно кадеты, учитывая потенциал своей партии (а их поддерживало большинство русской интеллигенции), рассчитывали на безусловный приход к власти после падения монархии. Для этого, то есть для себя, они и расшатывали трон, подписав, в частности, еще в 1906 году так называемое «Выборгское воззвание». Среди авторов этого воззвания был и Набоков.

О кадетах и этом воззвании писал мне много позднее, 11 апреля 1964 года, Василий Витальевич Шульгин:

«После роспуска Государственной думы в июле 1906 года многие депутаты немедленно отправились в Финляндию, г‹ород› Выборг. Почему они поехали в Финляндию? Потому что, хотя Финляндия входила в состав Государства Российского, но на особых правах. Полномочия русской полиции, которая могла прекратить преступное сборище бывших членов Государственной думы, на финляндскую территорию не простирались. Вышеупомянутые бывшие депутаты воспользовались этим, в том числе и бывшие кадеты, и выпустили так называемое «Выборгское воззвание», которое в насмешку было названо выборгским кренделем, т. к. именно кренделями был известен г. Выборг. «Выборгское воззвание» представляло из себя революционную прокламацию, в которой население Российской империи призывалось не платить налогов и не давать государству рекрутов. В наше время за такое выступление подписавшие оное подверглись бы суровой каре. Но тогда было иначе. Выборжцы были осуждены на 3 месяца тюрьмы…»