Как и остальные лица из «списка Бриша», Фишман не был обойден в своей жизни государственным наградным «золотом», но если посмотреть на его жизнь и судьбу не через призму наград и должностей, а по существу, то надо сказать, что конец 50-х и начало 60-х годов стали для Давида Абрамовича прежде всего годами непрерывно возрастающей ответственности и нагрузки.
Награды были лишь производными от этой нагрузки, естественным результатом огромных усилий. Причем усилия, затрачиваемые на реализацию крупных научнотехнических проектов, всегда имеют двоякий характер: если во главе проекта стоит сильная инженерная фигура, то она накладывает свои личные усилия на коллективные усилия многих. Если одно не конфликтует с другим, мы имеем в итоге плодотворный синтез личностного и коллективного. Примеров тут можно привести много: тот же Туполев в авиации, Королев — в ракетном деле…
Фишман был неординарной фигурой, но можно ли его назвать «атомным Туполевым»? Или, более того — советским «атомным Эдисоном»?
Нет, конечно! Но дело не в масштабе личности, а в специфике деятельности. Современный самолет — это даже не сложнейшая конструкция, это — сложнейший комплекс сложнейших конструкций! Охватить все проблемы одному человеку здесь невозможно. И Туполев был скорее инженерным дирижером, который сам на инструментах не играет и в технику исполнения каждой отдельной партии того или иного инструмента не вдается. При этом отслеживал Туполев вряд ли более пяти-семи проектов одновременно, включая перспективные.
Фишману приходилось отслеживать многие десятки проектов — какие на бумаге, какие — «в железе», и, хотя сам по себе ядерный или термоядерный заряд — конструкция в инженерном отношении неизмеримо более простая, чем стратегический бомбардировщик или МБР, это — очень специфическая конструкция. К тому же, все инженерные новинки в ней сами по себе значат мало без всесторонней апробации, во-первых. Во-вторых же, все они сразу оказываются на крайне секретном «листе». Это — не лампочка Эдисона или его же фонограф.
И масштаб Главного конструктора зарядов определяется, пожалуй, тем, как он ставит себя по отношению к физикам и к высшему, говоря языком современным, менеджменту.
С Фишманом считались и ученые, и руководство, а это было немало.
Глава 7
Смерть Курчатова, новые работы и путь к паритету
В 1960 году атомная отрасль потеряла свою живую легенду — Курчатова. Игорь Васильевич мгновенно скончался 7 февраля в Барвихе, во время спокойного разговора на лавочке один на один с Юлием Борисовичем Харитоном.
Всего лишь 12 января они вместе отмечали пятьдесят седьмой день рождения Курчатова, а менее чем через месяц его не стало. Редкий случай: есть фотография, которая фактически воспроизводит ситуацию смерти Курчатова — незадолго до нее Игорь Васильевич и Юлий Борисович сфотографировались в такой же ясный зимний день, в тех же пальто и шапках, на той самой садовой скамье.
В последний день Курчатова — уже февральский, они сидели и беседовали так же спокойно и о том же. И вдруг Харитон задал вопрос и не получил на него ответа.
Харитон вопрос повторил и опять не получил ответа. Он повернулся к Курчатову, а тот уже скончался — мгновенно и беззвучно.
В 1959 году Курчатов выступил на XXI съезде КПСС и, как бы подводя итоги испытательной «сессии» 1958 года, сказал: «Советская Армия получила еще более мощное, более совершенное, более надежное, более компактное и более дешевое атомное и водородное оружие».
За многими из этих «более.» стояла работа Фишмана и его конструкторов-зарядчиков, а какие-то «более.» были достижениями Курчатова и его коллег-физиков. При этом у каждого курчатовского «более.» были резервы совершенствования. Увы, отныне Игорь Васильевич уже не мог реализовать свои замыслы, и не только в сфере обороны. Это была огромная утрата для ядерщиков — не только профессиональная, но, для очень многих, и личная.
В том числе — и для Давида Абрамовича.
Летом 1961 года Хрущев провел в Кремле большое совещание по проблемам стратегического ядерного оружия, куда от Министерства среднего машиностроения были приглашены министр Ефим Павлович Славский, его заместитель Зернов, Научные руководители КБ-11 и НИИ-1011 Харитон и Забабахин, ряд Главных конструкторов (в том числе — Кочарянц), а также Сахаров.
Обсуждались перспективы ядерных вооружений, и оружейникам было сказано, что им надо готовиться к новым испытаниям. Собственно, подготовка к ним велась в КБ-11 с конца 1960 года — внешнеполитическая обстановка подталкивала к такому решению и без высоких совещаний. Официально же о выходе СССР из моратория было объявлено 31 августа 1961 года, а 1 сентября был проведен первый взрыв из большой серии воздушных испытаний.
1961-й год вошел в историю планеты как год Гагарина. Но он же стал важным, рубежным годом и в процессе продвижения России к ядерному паритету с Соединенными Штатами — в 1961 и 1962 годах завершилась разработка широкого класса ядерных боеприпасов для боевого оснащения различных систем вооружения Советской Армии.
Чтобы понять — насколько напряженными оказались два первых года после моратория, сообщу, что после первого испытания 1 сентября до 4 ноября 1961 года было проведено 37 испытаний, и еще 44 — с начала августа до конца декабря 1962 года. Всего же за два года было произведено 137 ядерных взрывов. Доля КБ-11 составила 81 испытание. Саров испытал тогда около 30 типов термоядерных зарядов, всех типов термоядерных и 9 типов атомных зарядов прошли полномасштабную отработку и в составе 20 типов боеприпасов были переданы на вооружение различных видов войск.
Таким стал итог огромной комплексной работы всех оружейников — физиков, инженеров, рабочих. И всегда между «взрывом» новых идей теоретиков и полигонным взрывом заряда стояли конструкторы, призванные привести к «общему знаменателю» задумки физиков, результаты экспериментов и опытной отработки, возможности технологов и потребности военного «заказчика», эксплуатирующего боеприпасы в войсках и на объектах Министерства обороны.
Вооруженные Силы СССР становились в полном смысле этого слово ракетно-ядерными. И в 1962 году Давиду Абрамовичу присваивается звание Героя Социалистического Труда.
В 1963 году Фишман становится доктором технических наук. Его авторитет среди коллег — и конструкторов, и физиков, непререкаем. И это — честный, абсолютно трудовой и полностью заслуженный авторитет. О некоторых руководителях говорят: «Осуществляет общее вмешательство в дела подчиненных». Применительно к Давиду Абрамовичу эту полупрезрительную, полунасмешливую характеристику можно было переформулировать уважительно, так: «Осуществляет конкретное и положительное влияние на дела подчиненных, и — не только их».
Да, Фишман имел уже несомненный «общеобъектовый» вес. И поэтому, например, весьма молодой (тогда все были молодыми), но уже заслуженный, теоретик имярек мог — получив руководящее назначение — тут же пойти за советом к Давиду Абрамовичу: как лучше управляться с не очень-то организованной и не очень-то склонной к руководству ей «теоретической массой» подчиненных. И Фишман советовал — мягко, мудро, а, главное — результативно.