В Первопрестольной гарнизон перешел на сторону революции, хотя и спокойно, без беспорядков, которые потрясли Петроград. Большинство военных восприняли здесь новость о появлении нового императора с безразличием, но открытого недовольства, которого так боялся Родзянко, не было.
Правда, выразила протест сестра Александры Федоровны, великая княгиня Елизавета Федоровна, настоятельница Марфо-Мариинской обители
[219]. Ее возмутило то, что Михаил женат морганатическим браком, и поэтому мол, не может быть самодержцем. Как вспоминала впоследствии княжна Мария Оболенская, находившаяся рядом, какой-то монах поспешно успокоил настоятельницу:
– Не волнуйтесь, матушка, во время литургии не будет упомянуто имя его супруги.
И действительно, никто не молился за Наташу, но верующие осеняли себя крестом и молились за Михаила. Даже в Петрограде, самом центре революции, известие о наследовании им престола было встречено с радостью, по крайней мере, во многих казармах.
Но многие, возлагая большие надежды на Михаила, жалели – чисто по-человечески, Николая. Морис Палеолог, посетивший на следующий после отречение день три церкви в Петрограде, увидел такую картину: «Одна и та же сцена встречала меня повсюду: важные и молчаливые молящиеся, обменивающиеся важными и меланхолическими взглядами. Некоторые из мужиков выглядели смущенными и потрясенными, у некоторых были слезы в глазах. Даже среди тех, кто, казалось, очень переживал, я, тем не менее, не мог найти ни одного, кто бы не выставлял напоказ красную кокарду или нарукавную повязку. Они все трудились на революцию, все были за нее душой и телом. Но это не мешало им пролить слезу за их царя-батюшку».
…Когда депутаты Думы Гучков и Шульгин приехали из Пскова на Варшавский вокзал, им хотелось тут же сообщить собравшимся на станции о наследовании Михаилом Российского престола. Едва спрыгнув с подножки поезда, они закричали:
– Долгие лета Императору Михаилу!
В ответ раздались радостные крики. Шульгин прошел в огромный зал ожидания вокзала. Там было очень много народа – и военные, и гражданские лица. Он громко прочитал Манифест, и призвал всех присутствующих приветствовать троекратным «ура!» восшествие на престол «Его Величества императора Михаила II». В следующий миг думскому депутату показалось, что от радостных криков, потрясших зал, рухнут стены и обвалится крыша.
Он едва сумел пробраться к выходу, чтобы найти Гучкова. И тут же к нему подбежал какой-то человек, который настойчиво пригласил пройти к телефонному аппарату в кабинет начальника станции. Шульгин взял трубку и услышал голос Павла Милюкова, который с трудом узнал – до такой степени он показался хриплым и надорванным:
– Не объявляйте Манифеста… Произошли серьезные изменения… Нам передали текст… Этот текст совершенно не удовлетворяет… совершенно… необходимо упоминание об Учредительном собрании… Не делайте никаких дальнейших шагов, могут быть большие несчастия… Немедленно приезжайте оба на Миллионную, 12. В квартиру князя Путятина… Там Великий Князь Михаил Александрович… и все мы едем туда… пожалуйста, поспешите…
Испуганный Шульгин едва смог вымолвить в ответ:
– Да что же это такое? Я только что зачитал Манифест.
– Кому?
– Да всем, кто собрался на вокзале. Военным, толпе… Я объявил о новом Императоре – Михаиле…
Милюков буквально рявкнул в телефонную трубку:
– Вам не следовало этого делать. Обстоятельства складываются гораздо хуже, чем когда вы уехали из Петрограда… Не предпринимайте больше никаких самостоятельных шагов. Иначе могут быть очень большие неприятности.
Шульгин опустил трубку на рычаг в полном замешательстве. Гучков, как ему сказали, отправился на встречу с железнодорожниками, где собралось примерно две тысячи человек. Он тоже хотел рассказать рабочим о новом императоре. Что же делать? Шульгин решил было идти следом за ним, чтобы предупредить товарища о необходимости сохранить новость в тайне. Но тут же вспомнил, что оригинал Манифеста об отречении лежал у него в кармане. Ему было хорошо известно, что железнодорожники поддерживали Совет рабочих и солдатских депутатов. Войти-то он к ним войдет, а вот выйдет ли беспрепятственно оттуда?
В этот момент опять зазвонил телефон. На проводе – комиссар путей сообщения А. А. Бубликов
[220]. Оказывается, он послал своего человека на станцию, чтобы помочь двум депутатам.
– Вы можете ему полностью доверять… Понятно?
Да, Шульгин все понял. Когда через несколько минут посланец Бубликова пробрался к нему сквозь толпу, он незаметно передал тому конверт, в котором лежал Манифест. Мужчина молча взял его, кивком головы дав понять, что спрячет в надежное место, и тут же исчез. Шульгин, немного успокоившись, пробрался сквозь плотную толпу рабочих к платформе, на которой стоял Гучков. Выступавший в эту минуту оратор с гневом и презрением отзывался о новом правительстве, возглавляемом князем, в состав которого входили крупные землевладельцы и богатые промышленники. В конце выступления он выкрикнул:
– Неужели же ради этого мы совершили революцию, товарищи? Ради князя Львова?
Нет, определенно это был не тот момент, когда следовало кричать: «Долгие лета Императору Михаилу!»
Когда Шульгин взобрался на платформу и встал рядом с Гучковым, разгоряченные железнодорожники стали угрожающе надвигаться на них. Этих двоих рабочие рассматривали как представителей буржуазного правительства, посланных на тайные переговоры с императором в Псков. Кого же они в действительности представляли, и каковы их цели?
Тут же раздался чей-то крик: – Закройте двери, товарищи!
Ситуация складывалась угрожающим образом. Но тут послышалось несколько голосов в поддержку Гучкова: надо все-таки дать ему возможность выступить. И он начал речь в защиту правительства, решив тут же, что не будет вовсе упоминать имени Михаила Александровича. Когда толпа немного остыла, кто-то открыл двери, и потрясенным всем пережитым Гучкову и Шульгину разрешили, наконец, покинуть помещение.
Но к этому времени новость, объявленная на Варшавском вокзале, уже облетела весь город. Известный петроградский юрист Владимир Набоков
[221], один из организаторов и лидеров партии кадетов, не знавший еще в тот день 3 марта, что вскоре подвергнет сомнению будущее монархии, дважды услышал о наследовании Михаилом престола, пока добирался от своего особняка на Большой Морской улице до службы. Когда же он открыл парадную дверь Департамента, в котором служил, – Азиатской части Главного штаба, то увидел толпы взволнованных людей на широкой лестнице и в большом конференц-зале.