Последний император. Жизнь и любовь Михаила Романова - читать онлайн книгу. Автор: Наталия Чернышова-Мельник cтр.№ 102

Наконец, в 9 часов вечера в Псков прибыли Гучков и Шульгин. Вид у них был отнюдь непарадный, и они волновались не меньше членов императорской свиты. Пока их вели к ярко освещенному царскому поезду, Шульгин сказал сопровождающим:

– В Петрограде творится что-то невообразимое. Мы находимся всецело в их руках, и нас, наверное, арестуют, когда мы вернемся.

Император, одетый в простой серый френч, приветствовал прибывших депутатов Думы рукопожатием и пригласил сесть. Прислонившись спиной к стене вагон-салона, он стал слушать, как Гучков тихим, хрипловатым голосом стал объяснять ему необходимость отречения. Но прежде чем тот закончил свою длинную, витиеватую речь, Николай Александрович прервал его словами:

– Я принял решение отречься от Престола. До трех часов сегодняшнего дня я думал, что могу отречься в пользу сына, Алексея. Но к этому времени я переменил решение в пользу брата Михаила… Надеюсь, вы поймете чувства отца.

Последние слова он произнес тихим, приглушенным тоном.

В вагоне повисла напряженная тишина. Такого исхода депутаты предвидеть не могли. Ведь в законе прямо говорилось о том, что наследником престола мог быть лишь сын монарха. Возникшая ситуация оказалась беспрецедентной, но ведь, когда закон был принят, никто не мог предвидеть возможности «добровольного» отказа императора от самодержавной власти.

Возник непродолжительный обмен мнениями. Барон Фредерикс как-то пытался сформулировать свои ощущения. Говорил кто-то еще… Наконец, Гучков подвел черту: предложение государя отречься в пользу брата принимается. Николай Александрович вышел в кабинет и спустя несколько мгновений вернулся с проектом Манифеста об отречении в руках. Текст обсудили, внесли небольшие поправки и тут же переписали набело. Манифест гласил:

На подпись Николая II об отречении поставили сургучную печать. Одновременно с этим важнейшим государственным документом император подписал по просьбе А. Гучкова и В. Шульгина Указы о назначении князя Г. Е. Львова председателем Совета министров (Указ Правительствующему Сенату о его назначении председателем Совета министров датирован часом раньше времени, проставленного в отречении. Таким образом, Львов был назначен на эту должность императором. – Прим. автора), а великого князя Николая Николаевича – Верховным главнокомандующим.

Побеседовав еще несколько минут с присутствующими, Николай Александрович, пожав всем на прощание руки, удалился к себе в кабинет.

Салон, ставший немым свидетелем исторического для страны события, быстро опустел. Генерал Ю. Данилов, следуя сзади всех, оглянулся, чтобы запечатлеть в памяти это место: «Небольшие художественные часы на стене вагона показывали без четверти двенадцать. На красном ковре пола валялись скомканные клочки бумаги…

У стен беспорядочно стояли отодвинутые стулья… Посредине вагона с особой рельефностью зияло пустое пространство, точно его занимал только что вынесенный гроб с телом усопшего!..

Почти 23 года Император Николай находился во главе страны, занимавшей одну шестую часть земной поверхности и имевшую население около 170 млн человек!..

Начиналась новая, неизвестная тогда еще глава в истории России…»

Расписавшись в получении «Высочайшего Манифеста от 2-го Марта 1917-го года», А. И. Гучков и В. В. Шульгин около трех часов ночи 3-го марта выехали обратно в Петроград. Несколько раньше от платформы отошли в направлении Двинска два литерных поезда, увозивших в Ставку отрекшегося императора, который хотел попрощаться с армией, и его свиту. Весь этот мучительно долгий день, когда одним лишь росчерком пера он устранил с Российского престола сразу двух Романовых, Николай Александрович оставался спокойным и выдержанным. Этого требовали воспитание и положение, которое он многие годы занимал в России. Но в душе у него все клокотало от боли и обиды. Лишь ночью, оставшись один и открыв дневник, он дал волю чувствам: «Во имя спасения России и удержания армии на фронте в спокойствии нужно решиться на этот шаг… Уехал из Пскова в 1 час ночи с тяжелым чувством пережитого; кругом измена, и трусость, и обман».

А ведь тогда, в первые дни марта 1917-го, казалось – победа близка. Прав был сэр Уинстон Черчилль ^[215], писавший в 1920-е годы: «Несомненно, ни к одной стране судьба не была столь жестока, как к России. Её корабль пошел ко дну, когда гавань была уже видна. Она уже выдержала шторм. Жертвы были принесены, труды завершены, когда всё было брошено. Отчаяние и предательство овладели властью, когда задача была уже выполнена. Долгие отступления закончились, снарядный голод был преодолен: поставки оружия лились рекой. Армия, защищающая протяженный фронт, стала сильнее, стала больше и лучше вооружена… Оставалось только держаться. Поверхностная мода нашего времени – списывать царский режим как слепую, прогнившую, ни к чему не способную тиранию. Но изучение тридцати месяцев войны с Германией и Австрией изменит это легковесное представление и заставит обратиться к фактам. Мы можем измерить прочность Российской империи теми ударами, которые она выдержала, теми бедствиями, в которых она выжила, теми неисчерпаемыми силами, которые она проявила и тем возрождением, которого она достигала… Бремя последних решений лежало на Николае II. На вершине, где события превосходят разумение человека, где всё неисповедимо, давать ответы приходилось ему… Несмотря на ошибки большие и страшные – тот строй, который в нем воплощался, к этому моменту выиграл войну для России. Вот его сейчас сразят… его и любящих его предадут на страдание и смерть. Его действия теперь осуждают, его память порочат. Остановитесь и скажите: а кто другой оказался пригоднее? В людях талантливых и смелых недостатка не было, но никто не смог ответить на те несколько простых вопросов, от которых зависела жизнь и слава России».