Великие государственные деятели Российской империи. Судьбы эпохи - читать онлайн книгу. Автор: Елена Первушина cтр.№ 44

Спустя двадцать лет панегирик Державина отзовется в стихах его поэтического крестника Александра Сергеевича Пушкина.

Люди XIX века и мыслят и чувствуют по-иному. Из речи исчезла помпезность, торжественная однозначность. Изменилось значение слова «человек». Если Державин рассматривает человека в контексте эпохи Просвещения, как существо, которое благодаря разуму обуздывает неистовство страстей и тем прикасается к вечности, то для Пушкина человек, царь, Александр – раб мгновенья, «раб молвы сомнений и страстей». И все же он заслуживает милосердия и прощения за то зло, которое причинил, потому что ему довелось совершить в своей жизни нечто великое и доброе: «Он взял Париж, он основал лицей».

Парадигма романтизма и романтического взгляда на человека сложилась в Европе на рубеже XVIII и XIX веков. Но если поэты-романтики хотели найти своего героя среди современников, не Фауста и не благородного разбойника Карла Мора, не доброго доктора Джекила, скрывающего внутри себя зловещего мистера Хайда, а реального человека, в котором тем не менее отразилась бы двойственность человеческой натуры, вечная борьба между добром и злом, благородными намерениями и низкими подлыми поступками, то лучшего примера, чем Александр I, им было бы не сыскать. Не потому, что Александр был каким-то особенным злодеем, или особенно добродетельным, а потому, что судьба императора – быть у всех на виду. Его добродетели воспевают поэты, его дурные поступки становятся мгновенно известны миллионам. Его победа над врагом (даже если он сам лично и не участвовал в битве) повод для всеобщего праздника. Его измена жене – повод для сплетен, которые «колеблют мир земной». Он – «икона стиля», а иногда и просто икона, и он же – воплощение всего, что ненавистно. Особенно тяжело тому властителю, который не желает быть просто «священным символом самодержавной власти», а пытается что-то сделать так, как ему представляется правильным.

* * *

В детстве и в юности Александра звали просто и мило – «наш Ангел». Кажется, он и в самом деле был ангельски красив, добр и благороден. Что не удивительно, когда тебя воспитывают лучшие педагоги своего времени и все в один голос говорят тебе, что ты должен стать выдающимся человеком, образцом благородства и человеколюбия. Но когда Александр взошел на трон, он уже не был чистым и невинным отроком. В его памяти были живы постоянные ссоры между отцом и бабушкой, в которых он служил «яблоком раздора», ухаживание последнего бабушкина фаворита Платона Зубова за юной великой княгиней Елизаветой Алексеевной, и главное – его молчаливое согласие на убийство отца. Неизвестно, был ли Александр вовлечен в заговор, и как много он знал о планах заговорщиков, но когда те ворвались во дворец, убили Павла и сказали охваченному ужасом великому князю: «Полно ребячиться, идите царствовать» – он пошел, и не посмел наказать убийц отца, только постепенно удалил их от двора и заставил некоторых из них уехать из страны.

Александр I

Свою дальнейшую жизнь он рассматривал, как искупление, и надеялся совершить как можно больше добра для страны, чтобы доказать прежде всего самому себе, что он оказался на троне по воле неба, и исполнил свой долг государя. Но для этого Александру был нужен помощник и единомышленник. И он явился.

Михаил Михайлович Сперанский родился в семье дьячка, служившего в поместье светлейшего князя Николая Ивановича Салтыкова – одного из знатных вельмож екатерининских времен. Впрочем, никакого отношения к столичной и придворной жизни Салтыкова Михаил Васильев (так звали отца Сперанского) не имел. Он был сыном священника, женился на дочери дьякона и его единственному сыну также предстояло стать священнослужителем. Отец его еще не носил фамилии, и по старой традиции назывался лишь по имени отчеству – Михаил, сын Васильев. Кажется, Сперанский (от латинского слова spero – надежда) просто семинарское прозвище Михаила, позже переделанное им в фамилию. Первый биограф Сперанского, лицейский однокашник Пушкина, Модест Александрович Корф, пишет об отце Михаила Михайловича: «В сущности, он был, кажется, только добродушным человеком, очень обыкновенным, почти ограниченного ума, и без всякого образования». Прасковью Федоровну, мать Сперанского, Корф описывает так: «При маленьком росте, проворная, живая, она отличалась особенною деятельностью и острым умом, кроме того все в околотке уважали ее за набожность и благочестивую жизнь».

Сперанский учился во Владимирской епархиальной семинарии, далее за особые успехи был переведен в столичную Александро-Невскую семинарию и по окончанию курса оставлен там преподавателем математики, физики, риторики и философии.

* * *

Там его заметил и взял к себе секретарем князь Куракин. Конечно, это был не тот самый Куракин, что служил Петру I, а его праправнук, друг детства великого князя Павла Петровича, с 1797 года занимавший должность генерал-прокурора, представлявшего верховную судебную власть в России. Правда, Куракин пробыл на этом посту недолго: за четыре года правления Павел успел сменить четырех генерал-прокуроров. Сперанский при всех них оставался на должности канцеляриста.

Он прекрасно знал латынь и греческий, у него еще в семинарии выработался хороший слог, и вскоре он стал незаменим. Михаил Михайлович легко преодолел «стеклянный потолок», отделявший титулярных советников – чиновников IX ранга, не имевших права на потомственное дворянство, от всех «вышестоящих», и в 1801 году уже действительный статский советник (IV ранг).

В 1801 году Павла I убили и наступила эра правления Александра. К тому времени Сперанский уже был «правителем канцелярии комиссии о снабжении резиденции припасами». Потом Михаил Михайлович становится «секретарем секретаря» нового императора – статссекретарем при Дмитрии Прокофьевиче Трощинском, который, в свою очередь, исполнял работу статс-секретаря при Александре I. Сперанский занимается редактированием царских манифестов и указов.

М.М. Сперанский

В 1803 году он уже директор департамента в министерстве внутренних дел. У него новый начальник – граф Виктор Павлович Кочубей.

В 1831 году, когда Виктор Павлович умрет, Пушкин запишет в дневнике ехидную эпиграмму, то ли сочиненную им, то ли где-то услышанную: