Она вытащила термометр из-под его языка.
– Тридцать семь с половиной, – с гордостью сообщила она, как будто температура стала меньше благодаря ее усилиям. – Я вернусь за вашим подносом для завтрака через несколько минут.
– Красивая, – подмигнул ему начальник станции, как только она ушла. – Тут уж получше, чем в Дранси.
Он замолчал.
– Ну, стоило это того?
– Что?
Кусок засохшего тоста встал Жан-Люку поперек горла. Он закашлялся, и начальнику станции пришлось похлопать его по спине.
– О чем это вы? – спросил он, когда отдышался.
– О чем я? – повторил начальник станции. – Давай посмотрим.
Он наклонился ближе, чтобы только Жан-Люк мог его слышать.
– Ты о чем думал вообще?
Жан-Люк уставился на него округлившимися от страха глазами.
Начальник станции приблизился еще сильнее, так близко, что Жан-Люк почувствовал запах кофе, который тот, видимо, выпил с утра.
– Слушай сюда. Скоро тебя навестит немецкий следователь. Он задаст тот же самый вопрос: что ты делал с этим чертовым ломом? Что ты собираешься ему ответить?
Он давал ему шанс! Он был на его стороне и помогал ему найти выход из этой ситуации. Жан-Люк почувствовал облегчение во всем теле. Начальник станции был своим.
– Послушай, скажи ему то, что сказал мне – что необходимо было поправить пути, что необходимо было выровнять рельс в одну линию со стыковочным. Но не показывай, что нервничаешь или сомневаешься. К счастью для тебя, в тот день шел дождь, и яму, которую ты вырыл, размыло. К моменту, когда он ее осматривал, на следующий день было уже невозможно понять, где ты начал. Это может сработать. У тебя чистое досье.
Начальник станции замолчал.
– Что бы он ни сказал, придерживайся своей версии.
Как раз в этот момент Кляйнхарт вернулся на свою кровать. Он посмотрел на них.
– Что тут у нас – последний обряд?
– Нет, просто проверяю самочувствие своего работника. Но он должен жить, чтобы рассказать эту историю другим.
– Будем надеяться. Ему нужно еще раз увидеть эту медсестру, – засмеялся немец.
Как же Жан-Люк завидовал привилегированности его положения. Никто бы не стал приходить и задавать трудные вопросы.
После визита начальника станции Жан-Люк чувствовал постоянную тревогу, комок страха, который рос внутри него. Но шли дни, а следователь все не появлялся. Кляйнхарт время от времени пытался завязать разговор, негласным правилом было, что разговоры ведутся на его условиях, и то только тогда, когда он был в настроении.
– Мне нравится Франция, – заявил он в одно утро, когда перед ним положили хлеб и ветчину.
Жан-Люк научился ждать, когда ему зададут вопрос, прежде чем открывать рот, так что на этот раз он просто кивнул.
– Знаешь почему?
Он подумал, что это был риторический вопрос, и продолжил ждать.
– Дело в том, насколько тут все чертовски хорошо. Вкусные вина, невероятные женщины, изысканные произведения искусства. У нас в Германии нет этого всего. Только работа, работа, работа. Всегда так тяжело. У нас никогда нет времени, чтобы вот так посидеть, насладиться жизнью, как это умеете вы. Создавать, мечтать. Я всегда любил Францию. – Его голубые глаза сверлили Жан-Люка, как будто в надежде разгадать какую-то тайну.
Он постарался придать своему лицу отсутствующее выражение.
– У тебя есть девушка?
– Нет.
– А почему? Там целая куча девушек, у которых нет мужчин. Такой красавчик, как ты, не должен испытывать трудности с женщинами.
– Ну, я ведь всю неделю работаю в Дранси.
– Хм, не лучшее место, чтобы найти девушку, не так ли? А здесь что? Некоторые медсестры очень даже красивые.
Жан-Люк почувствовал, как у него загорелись щеки.
– Я так и знал! Она тебе нравится, не так ли? Я пытался, но со мной она не хочет разговаривать, хоть я и говорю по-французски.
– Нет – Он должен был защитить ее. – Со мной она тоже не говорит.
– Брехня! Я видел, как она на тебя смотрит.
* * *
Через четыре дня его перевели в другую палату. На этот раз рядом с его кроватью стоял стул. Он с благодарностью плюхнулся на него. Ковылять из одной палаты в другую было делом утомительным, хотя медсестра все это время держала его под руку – может, проблема в этом. Их физическая близость и то, как ее тело соприкоснулось с его, заставило сердце биться так сильно, словно он только что пробежал марафон.
Она взглянула на него.
– Сейчас я сниму повязку с вашего лица.
Он посмотрел на ее тонкие руки и представил, как они дотрагиваются до его кожи.
– Как вас зовут?
– Шарлотта.
– Шарлотта. – Он не смог удержаться и повторил за ней. – Я Жан-Люк.
– Знаю.
Она улыбнулась, и у нее на щеках появились маленькие ямочки.
Жан-Люк улыбнулся в ответ, хотя это растягивало его рану. Они так и смотрели друг на друга, широко улыбаясь.
– Я постараюсь аккуратно.
– Merci, Шарлотта.
Он хотел добавить, что не представляет, что она может как-то иначе, но понимал, что это будет слишком.
Девушка наклонилась над ним и протянула руку. У нее были чистые и короткие ногти, она не носила украшений. Из-под ее небольшой белой шапочки выглядывали волосы. Они были темными и гладкими, постриженными под боб, и закручивались на концах. Он закрыл глаза и почувствовал, как ее ногти поддевают край повязки и начинают снимать ее. Жан-Люк глубоко вдохнул и почувствовал легкий лимонный аромат. Он сделал еще один вдох, наслаждаясь ее запахом.
– Теперь я ее обработаю. Может жечь.
Он даже не заметил, что девушка уже убрала повязку. Просто наблюдал, как Шарлотта берет пузырек и выливает содержимое на ватный тампон. Он невольно отпрянул, когда рука с тампоном приблизилась к лицу.
Она тихо усмехнулась.
– Будет больно всего секунду.
Но боль пронзила его так, будто ему нанесли новую рану, и он машинально потянулся к щеке. Но медсестра его опередила и схватила за запястье до того, как он успел дотронуться до кожи.
– Вы не должны ее трогать! Вы можете занести инфекцию!
Она не сразу отпустила его запястье, и он, не раздумывая, взял ее руку в свою.
Глава 13
Жан-Люк
Париж, 12 апреля 1944 года
В Шарлотте было что-то такое, что притягивало Жан-Люка. Пока он лежал на больничной койке и смотрел, как она моет пол в центральном коридоре, он гадал, что же именно ему в ней нравится. Возможно, дело в ее теплоте, нежности; она была такой естественной, такой простой и не имела ни малейшего представления о том, насколько привлекательна. В ней не было ни высокомерия, ни грации, ей было не свойственно кокетливо хлопать ресницами или фальшиво улыбаться.