Вторая жизнь Марины Цветаевой: письма к Анне Саакянц 1961 – 1975 годов - читать онлайн книгу. Автор: Ариадна Эфрон cтр.№ 125

Я с радостью — почти что материнской — читаю Ваши письма и много о Вас думаю (вперемешку с рифмами). Письма полны работ, забот, хлопот, досад и т. д., и я всему этому рада. Именно тому, что Вы крутитесь, как белка в колесе; и даже тому, что очень от этого устаете. И вспоминаю, каким Вы были хорошеньким, хципленьким немножко и очень тихим существом — еще так недавно. Хорошеньким-то Вы остались, а во всем прочем очень изменились; изменилась и Ваша жизнь; начала изменяться. Теперь уж она не оставит Вас на обочине большой дороги, как многих и многих. Как в том моем сне про маму: только начало этой дороги будет трудным, а дальше она будет хороша. Вот увидите. Конечно, хороша не смысле легка; но в легкости и радости мало. Это, так сказать, лирическое отступление, причем без нахальства; я тут сижу, мол, перевожу, а Вы там везете несколько упряжек сразу. Милый мой, такая исключительная ситуация скоро «рассосется». И не собственно о ней речь. Но Вы и так меня поняли. Я уже очень устала от перевода, но спасаюсь от усталости ею же, т. е. тем, что сейчас делаю только это, почти не выбиваясь из колеи. Тут мне помогает и однообразие дней, и самой работы, и даже то, что еще не вполне поправилась, но чувствую себя гораздо лучше (ни на что кроме — ни сил, ни желания, ни умственных способностей!). Москва мне переедет мою неглубокую колею, и я стану метаться, даже в пределах своих четырех стен. Так что «пользуюсь» карантином и стараюсь выжать из него как можно большее количество хоть начерно переведенных строк. Хотя, с другой стороны, он же меня сердит насильственностью и нелепостью. Сейчас бы мне надо на денек в архив (мамин) «слазить», чтоб закончить с Мандельштамом армянским; что сейчас можно сделать с этой рукописью, которая нелепая Гончариха вернула Вам? Боюсь, что написала Вам (в этом письме) глупость, предложив кое-что «переставить и добавить» (писала наспех, А.А убегала в город). По-моему — ничего не переставлять, ни тем более добавлять ни в коем случае не следует. Для «разночтения» хватит той вставки, которая уже послана; если, волей судеб и по несомненной вине редакции, не удастся сделать действительно по рукописи, то пусть это будет соответствовать публикации, минус выбросы, плюс реальные вставки. Никакой нужды в вариациях (собственных) на цветаевские темы в данном случае нет, и допускать их можно лишь в случаях крайней нужды. Очень бы хотелось, чтобы пошла проза в «Москве» — и вообще, и в частности, чтоб (это-таки действительно частность!) утереть нос «Новому миру» и воспоминаниям тети Аси… Вообще-то жаль, что Усенко — не Твардовский, а? — Относительно нашего быта и бытия Вам настрочила А. А., так что не буду повторять, впрочем — это нам с ней не грозит — повторять друг друга! Она очень устала от Тарусы и всё, что делает, — делает с огромным напряжением; более же всего устает от вынужденной кротости во «взаимоотношениях» со мной; к этому (кротости) не привыкла и не вытерпляет собственного терпения; последнее наличествует — потому, что а вдруг я очень тяжело больна? Думаю, что нет и что кротость мне со временем «отольется». Шучу, конечно, ибо самоотверженность А.А, по большому счету, не поддается ни описанию, ни, тем более, шуткам. Шушка красиво обросла зимней шерсткой и отрастила прелестные предлинные усы. Рацион ее сильно сократился и ухудшился, чему она не перестает удивляться. Крепко целую, сердечный привет родителям — а также дядьке, который нас почти что выводил с милицией, и тетке-пирожное.

Спасибо за газеты!

Боюсь, Владимир Николаевич не получил моего письма — оно могло попасть во всякие карантинные пертрубации.

По окончании этого послания буду… мыться. В полуссыльных условиях «обросла», как Ахматова! Приветик! Спокойной ночи, Рыжик.

Спасибо за всё!

Милый Рыжик, примечания я дважды (когда прислали и теперь) перечитала, по-моему, всё удобоваримо; какие-то хциплые замечаньица — на отдельном листочке: в них мало толку, т. к. не помню, в каком контексте комментируемое. Вчера плохо разбирала Вас по телефону, и еще отвлекало то, что А. А. беседовала с Татьяной Леонидовной, хоть и совсем тихонечко. Поэтому (т. е. «в рассеянности») несколько сгоряча сказала Вам, чтобы Вы приезжали, когда соскучитесь. Это — т. е. «приезжать», как бы ни соскучились, не имеет никакого смысла, т. к. дорога и так длительная и утомительная, еще усложнилась дополнительной пересадкой и пешей пробежкой от Дракина до Гурьева; на обратном пути — то же самое. Это можно было бы проделать только в том случае, если бы у вас было масса свободного времени, что отнюдь не наблюдается. Кроме того, последний автобус из Гурьева до Тарусы то ли уходит из Гурьева, то ли приходит в Тарусу в 6.30 вечера, так что после работы на него не попадешь; Гарик в тот раз выехал из Москвы в 2 ч. дня, и не попал, и шел до Тарусы пешком ночью — представляете себе? Так что, какое удовольствие бы нам не доставило увидеть Вас, но страх, вернее, беспокойство за Вас, были бы куда сильнее удовольствия… Как Вы там живете и прыгаете, мой милый? Не отвыкли ли от нас, «как от блох», и не забыли ли?

О здешних новостях и писать нечего, так всё однообразно. А. А. возится с хозяйством, я — с Тирсом; но лучше всего работается, когда моя «хозяйка» угомонится и ляжет спать. Тогда уж полная тишина и покой. Бедная А. А., обалдев от моего молчания, привыкла энергично разговаривать сама с собой и издавать всякие резкие звуки (не подумайте дурного — при помощи разных гремучих бытовых предметов!), а я невольно прислушиваюсь и невольно же заражаюсь присущим ей внутренним беспокойством и «нетерпячеством».

Здоровьишко — вернее, нездоровьишко моё, начало мне всерьез надоедать. «Опоясывающие» боли, правда, прекратились, но бывший мой железный живот уже третий месяц не налаживается ни в какую. И это и надоедает, и, в конце концов, изнуряет. Как только пытаюсь присоединить к рисовой каше и овсяному супу или к рисовому супу и овсяной каше хотя бы печеное яблоко, или компот, или немного творогу — через 2–3 дня всё идет насмарку. А то и сразу. — Правда, поскольку «оно» не болит, то «вытерплять» можно, но «вытерпление» — не жизнь… Впрочем, что Бога гневить! Жизнь, конечно…

С коровьим карантином ничего не слыхать нового. Сегодня и завтра открыли «сквозное» (Таруса — Серпухов и обратно) движение ввиду заезда и отъезда отдыхающих из дома отдыха. Дальше будут вновь дополнительные пересадки. «Санитарные кордоны» смехотворны: люди, слезая с автобуса, грузят поклажу (любую!) на салазки и прут пёхом до следующего автобуса, разнося призрачную «инфекцию» на все четыре стороны; а вот на колесах демаркационную линию преодолевать нельзя; впрочем, говорят кордоны Московской области — серьезнее обставлены. В общем, ну их к чертям! Шушка наша распухнатела, ест в три горла и отлично обходится без Макса. Макс живет в «поповском» доме (против бывшей пекарни-церкви) и, кажется, пришелся ко двору. Он, правда, очень мил. Целую Вас мой милый! А. А. пишет сепаратно. Привет родителям!

Милый Рыжик, получила Ваше большое письмо почти сплошь о делах, а отвечаю пока двумя словами, т. к. обе тащимся в город за картошкой и опустим (не картошку, а эту записочку) на почте. Прилагаю письмо ^[1077] Владимира Николаевича, которое интересно благодаря «думам» о «Прозе». Не уверена, что мой ответ застанет его в Ленинграде, и уверена, что сама его (Орла) в Москве не увижу: может быть, когда Вы с ним увидитесь, удастся тут же при его помощи соорудить заявку на «Прозу» и сообразить — куда; или его собственное письмо (предварительное) к Наталье Вашей? Или к высшему Вашему начальству? Или, может быть, вовсе не в Гослит, а еще куда-нибудь. Он посоветует, в смысле — в другое издательство, где у него могут быть связи? Очень хорошо, что «застолблено» «Искусство» с пьесами, но «Проза» всего важнее сейчас; желающих же приобщиться. При наличии готового американского тома ^[1078], несомненно, будет множество (швейцерш и оттенов) ^[1079]. «Дней Поэзии» мне бы надо с пяток, но можно и меньше. Сколько бы ни достали, если вообще достанете, не забудьте записать и эту сумму в мои долги Вам.