Я жизнью жил пьянящей и прекрасной… - читать онлайн книгу. Автор: Эрих Мария Ремарк cтр.№ 58

22.12.<1939. Лос-Анджелес>

Пума еще в постели. Пытался что-то выяснить через Мехико*. Старался примириться. Избегал дружелюбно и открыто любой дискуссии. Сижу, болтаю, забочусь о ней и пропускаю мимо ушей ее попытки предложить себя. Вспоминается ее отвратительная болтовня с Цуком* по телефону, когда призналась, что, если так уж нужно, может сама себя удовлетворить в постели. Бравая сучка! Сокол Юсуфа*. Вчера купил пластинку. Концерт для скрипки и фортепьянный концерт ми-мажор Бетховена. Родина. Странное божественное чувство: попасть домой из чужого, будоражащего, порой постыдного приключения к себе самому, и таким образом к миру, к жизни, которая сияет и ждет. Все было правильно — болтовня, возбуждение, обманы, скука, халтура для кино, неудачи, — чтобы это увидеть, проглотить, познать. Но теперь довольно. Это еще не кончилось, но с этим надо кончать. Я все это выдержал, и жизнь снова передо мной с тысячью дверями, короткая и великолепная. К чему сидеть в супружеской келье, как вечно верный второй, когда всего столько в мире ждет тебя, чтобы произойти с тобой впервые. Сокол Юсуфа, расправь крылья и лети! Не трепыхайся больше!

21.01.<1940. Лос-Анджелес> воскресенье

Дни идут. Пуму пока можно терпеть. Вчера вместе с ней прошел первые восемь глав книги*. Кое-что изменил. Она была очень заинтересована. С четырех часов утра до двух часов ночи. После работы еще болтали. До четырех часов ночи. Она сказала, что я могу спать у нее. Я нашел отговорки. Позже сама пришла ко мне.

05.02.<1940. Лос-Анджелес>

Спал хорошо. Весь день в порядке. Днем выходил послать цветы Зорине*. Видел белые и алые орхидеи, в первый раз после Парижа, где они ночью хранились в ванне; послал их Пуме, как маленькое, светлое воспоминание.

Позвонил ей, потому что у нас была договоренность с Вики Баум. Она захотела пойти со мной, хотя я вел себя, как будто она вовсе не хочет этого. Зашел за ней. Она созвонилась с Руди С. Узнала, что Тами беременна. Однако Свинти говорил, ей сделали перевязку яичников. Новые проблемы с разводом, женитьбой и т. д. Стала говорить об этом. Я отмалчивался.

Милый сельский дом. Вики Баум. Отцвела, но не отчаивается. Нечистокровный ирландский терьер с хорошим окрасом. Видел много вещей с Бали. Много новых. В. Баум рассказала мне о своих путешествиях, книгах и т. д. Появился ее лысый муж; выразительная пустота в лице музыканта; не совсем так, но все-таки. Сын, племянники и пр. Дом полон. Странно, давно такого не видел.

Вечером к Бэзилу и Уиде Рэтбоун. Вечеринка с Рубинштейном и Стоковским*. Много народу. Очень хорошо обустроенное место. Столовые подбиты золотыми материями, снуют музыканты. Ноты из полонеза Шопена. Стеклянные столы с зеркалами, стеклянными канделябрами, длинные листы с нотами Шопена, куда вписаны имена гостей. На главном столе стеклянный рояль, наполненный ландышами, стеклянные скрипки и т. п. Все подготовлено с отменным вкусом. Рубинштейн днем играл Шопена.

К моему удивлению, у меня оказалось место хозяина дома. Рядом со мной Бет Дэвис и Пума. Кроме них, Кей Фрэнсис, Кендел Майлстоун, Бромфилд, Мамулян, с которым болтает Пума, Оливия де Хэвилленд, объект в разной степени нашего с Пумой интереса, Регги Гарденер, Бойерс, Стоковский, мягкий, старый мим, и Илона Мэсси, блондинка из Венгрии, которая сказала, что любит меня, еще не зная моего имени. Играл Рубинштейн, одержимо, хорошо — выглядел немного уставшим, напряженным, Чаплин сидел возле него на полу, рассказывал случаи из своего фильма «Диктатор». Позже Дороти де Фрассо, веселая, циничная, беззубая.

Около четырех Пума разделась, стала читать газеты, была довольно спокойна. Я устал, разболелась голова, ничего не хотелось, ни терпеть, ни спорить, поцеловал ей холодно руку и ушел. Чувствовал холодное дуновение за спиной — гнев, удивление и что-то еще. Может быть, ничего.

Во всяком случае, мне все меньше нравятся ее сцены. Может быть, она думает, что все уже позади благодаря цветам и тому, о чем мы говорили. Но для меня все это еще ничего не значит.

04.03.<1940. Мехико-Сити*>

Вылет. Незаметный. Машущая Пума в освещении. Потом город. До горизонта ковер световых орнаментов. Тьма, шипящая в капканах пропеллеров. Мехикали. Освещенное летное поле. Мои документы. Телефонный звонок с американской границы. Я перешел. Показал визу в панамском паспорте. Назад. Красная линия горизонта. Мы взлетаем. Солнце встает над голубой равниной. Синие тени гор, как волны. Справа всплывает побережье Тихого океана. Завтрак в самолете. Часы перевел на два часа вперед. В полусне. Следующая остановка. Забыл название. Пограничный контроль. Добродушный чиновник сказал мне, что я в Мексике популярен. Два очень красивых индейских ребенка в белых грязных платьях. Девушка, идущая от станции по песчаной улице навстречу невидимому селению, — крепкая, неторопливая, как зверь, тревога природы, ловушка, плечи, покачивающийся зад, равнодушная надежность земли. Я смотрел ей вслед, думал о Пуме, освобожденный, и чувствовал: многое открывается, стоит только преодолеть толику тоски по родине. Индейские юноши в синих комбинезонах. Ясный солнечный воздух пустыни. Звон колокола — команда на борт. Второй — для пассажиров. Внизу — город. Серые глиняные дома, среди них квадратные, синие, розовые. Долгий полет над Сьеррой. Не видно ни человека. Горы. Колет в ушах и горле. Обед в картонках. Хорошо. Океан. Синий. Побережье. Мазатлан. Посадка. Двадцать минут отдыха. Смена пилотов. Дальше. Горы. Гвадалахара. Кожаные кресла, пестрые. Сигареты. Жаркое солнце. Короткие остановки. Увидел первый сосуд с текилой. Дальше. Полтора часа. Внизу широко раскинутая, серая, под ставшим вдруг серым небом глубина Мехико-Сити.

Петер в аэропорту. Тонкая, немного жалкая. Кармен Фигуэрас, подруга Долорес*, с незнакомкой тоже здесь. Хотела встретить меня. Увидела Петер. Решила, я в хороших руках. Я в этом не был уверен. Предъявил паспорт эмигранта. В отель «Ритц». Только одно название. Жалкий ящик. Две ужасные комнаты, но тем не менее. Телеграммы Пуме. Одна уже в пути. Две в аэропорту. Вечером она позвонила. Завтрак с Петер. Рассказывала о своих делах. Все жалобы и огорчения.

Вчера шатался везде. После обеда к знакомым Петер. С ними в «Буллфайт». Третий ряд. Пришли как раз вовремя, чтобы увидеть парад. Первый бык. Черный, растерянный. В его спину воткнуты несколько пестрых лент. Знаки владельцев быков. Матадоры Луис Карлос, по прозвищу Солдат, Гарца, лучший в Мексике, и третий, в ярко-красном. Кастро, голубой. Увидели восемь быков. Ярко-красные накидки с желтым подкладом. Бандерилльерос. Гарца ничего не показал. Был страшно освистан. Лучиано Контрерас, немного толст и неуклюж, очень хорош. Солдат показал первоклассный бой. Неподвижные вероники ^[15]. Убил быка классически; кровь полилась из пасти, и он рухнул на землю. Некоторые быки снова поднимались на ноги. Даже после удара в затылок. С последним быком Солдат и Контрерас обменялись верониками. На коленях гипнотизировали быка, повернулись к нему спиной, отползли от него, выполнили веронику, пропуская быка на волосок мимо себя. Поцеловались, показали театр, прошлись картинно по широкой арене, публика бушевала — вдруг бык оказался позади них, они галопом перескочили через барьер, снова вернулись, снова бык, и опять прочь от него. Солдату достался последний бык. Он упал, выполняя веронику, бык над ним. Солдат захромал и все же под аплодисменты взял шпагу, чтобы убить животное. Сделал несколько вероник вплотную к барьеру. Появились бандерилльерос. Последний бык принадлежал Контрерасу. Солдат получил за классно убитого быка хвост и оба уха — высшая награда.