Я жизнью жил пьянящей и прекрасной… - читать онлайн книгу. Автор: Эрих Мария Ремарк cтр.№ 40

Дорогой господин Лимбург!

Я должен извиниться перед Вами за то, что так долго не удосуживался поблагодарить Вас за Ваше глубокое и обширное исследование. Я болел несколько месяцев, но дело не только в этом: я испытывал известный страх перед изучением книги, где до мельчайших подробностей рассматривается мой труд. Вы наверняка меня поймете — мне казалось, будто я что-то потеряю, если доподлинно узнаю, до мелочей, как я работал, где были источники (часто для меня самого неизвестные), основания, причины и т. д. Я чувствовал себя многоножкой, которая не сможет ползти, если начать говорить ей, какой ножкой надо двигать в первую очередь. Это явилось, конечно, заблуждением. И сейчас, прочитав книгу, я понимаю, что мои страхи были абсурдны. С удовольствием могу сказать Вам, что никогда до сих пор я не сталкивался с такой глубокой и исчерпывающей оценкой моих произведений, за что выражаю Вам мою искреннюю благодарность. Ваша книга явилась в период потери мужества и подавленности и стала для меня великим утешением. Но какие практические выводы можно сделать из этой всеобъемлющей работы? Сейчас трудно будет найти для нее издателя — собственно, мое издательство («Кипенхойер и Витч») тоже в ужасе отпрянет от Вашей книги после того, как к моему семидесятилетию оно выпустило небольшую, совсем иного плана, нежели Ваша, книжку* и собирается выпустить следующую. Могу заранее сказать, что она будет представлять лишь ограниченный интерес. В настоящее время дела издательств идут неважно, издатели задавлены конкуренцией. Поэтому пока могу лишь еще раз выразить Вам свою благодарность и надежду на то, что Ваш превосходный труд еще найдет себе применение. Я бы хотел, если у Вас есть копия, сохранить Вашу книгу у себя.

С наилучшими пожеланиями,

Ваш

Эрих Мария Ремарк.

Хайнцу Георгу Хобергу, Оснабрюк

Порто-Ронко, 25.05.1970 (понедельник)

[Шапка письма: Эрих Мария Ремарк, Порто-Ронко, Аскона]

Дорогой господин Хоберг!

Своим письмом и картиной Зюстерштрассе, сделанной Ф. Т. Кохом, Вы доставили мне величайшую радость. Я получил репродукцию во время длительной болезни, и все недели, что мне пришлось провести в постели, она стояла на столике рядом с кроватью. Картина пробудила во мне великое множество воспоминаний, так как в доме Фогта* я влачил свое существование до тех пор, пока не начал в Вашем красивом доме писать вторую книгу. Как же это хорошо, что Вы смогли заново отстроить этот великолепный старый дом! Я очень хорошо помню чудесный сад, по которому носился мой ирландский терьер*! Помню я и учителя Хайни Зифкера*! Он был, правда, классным руководителем, а не учителем рисования! Вероятно, это сын Хайни Зифкера!

С удовольствием навещу Вас, если здоровье позволит мне приехать в Оснабрюк, и я уже заранее радуюсь возможности снова увидеть ваш старый дом и Зюстерштрассе. Я был в городе практически сразу после войны, походил по улицам*, но не нашел ничего знакомого. Все оказалось разрушено. Город изменился до неузнаваемости.

Еще раз примите, господин Хоберг, мою сердечную благодарность за такой памятный дар. Я помню Ф. Т. Коха очень живо*, так как когда-то и сам хотел стать художником, и в почтительном молчании всегда внимательно следил за тем, как он писал красками.

Сердечный привет и до встречи в старом Оснабрюке,

Ваш

Эрих Мария Ремарк.

Дуизбург*, 15.08.<1918> вечер

Марта* принесла розы. Среди них две ярко-красные, с нежным ароматом. Аромат струится через открытые окна и смешивается с бесконечно мягким вечером. Когда я чувствую этот сладкий аромат темно-красных роз, я всегда вспоминаю о Фрице. Как мчится время. Эта весна, которую ты хотел пережить, Фриц*, давно уже созрела для золотого лета. Сквозь ясный воздух предчувствуется бабье лето, и деревья за моим окном кажутся почти медно-золотыми в вечернем свете. Все еще эта боль по тебе, Фриц, рана все еще кровоточит. Твои золотые мечтательные сказочные глаза до сих пор в моей памяти, и твой мягкий голос в пепле далекой урны, ах, такой далекой урны.

Фриц, единственный, кому я мог открывать свою тяжелую душу! Единственный, кто проникал вместе со мной в загадку моего бытия! Ты мертв. Было бы бесславно и бессмысленно оплакивать тебя. И все-таки в жизни должны быть и цель, и задача! Жизнь познать, преодолеть, чтобы жить, несмотря ни на что! Жизнь не стоит жизни — и все-таки.

Жизнь!

Летний вечер слишком томительно синий, вечерний ветер шумно играет на арфах огромных деревьев за моим окном. Я думаю о последних днях. Отболело-отзвучало.

Остается только воспоминание.

Я склоняю мою голову перед тобой, Лючия*! Ибо ты скрасила мои три вечера своей душевной добротой и самоотдачей. Звездная ночь укутывала эти три вечера, вечное волшебство брезжущей летней ночи. Вечные звуки Бетховена и чистая зрелая человечность Фрица были с нами. С вниманием к моему внезапному одиночеству и тоске по тебе ты приходила, как велели твои чувства.

О, как я презираю тех женщин, которые при каждом невеликом деянии их шаблонной души оглядываются по сторонам, дозволено ли им это или не видят ли этого другие! Они считают шаг навстречу серьезным поступком и требуют безграничной благодарности. Я презираю их чуть ли не больше, чем тех женщин, чья любовь всегда является страстью, или тех, которые верят, что какой-то волшебный час привязывает и влечет за собой права и обязанности на всю жизнь. Тех, которые после душевного созвучия в какой-то счастливый час уже предъявляют претензии, пусть еще не на обручение и брак, но хотя бы на обхождение с собой. И потом они во всех возможных ситуациях смотрят столь вопрошающе: «Ты еще помнишь? Что я тебе позволила? Что ты меня поцеловал? Теперь ты обязан меня любить; ведь ты держал меня за руку». Или это только мое воображение, или действительно люди настолько отсталы? Какой муж не обвинит жену в неверности, когда он увидит, что его жена, находясь наедине с другим мужчиной, целует его? Но не будет ли обвинение мужа ясным доказательством его эгоизма? Он хочет единолично владеть женщиной, не позволяя никому бросить на нее свой взгляд? И подобно бешеному петуху бросаться на того, кто, как ему показалось, позволил себе подобное? Я могу легко представить и понять, когда женщина, будучи с кем-то другим во взаимном душевно-духовном общении и подъеме, в самопознании и сопереживании, придает этому духовному созвучию еще и телесное выражение. Это вполне естественно, согласно законам гармонии и чувственного подъема. Это телесное выражение духовного сопереживания, будь то поцелуй или соприкосновение, необходимо для совершенного подъема и естественного разрешения. Если бы это было изменой, то тогда любое духовное взаимопонимание и сопереживание — тоже измена, тогда любой глубокий разговор, при котором двое понимают друг друга, дополняют и совпадают, — тоже измена. Потому женщина продолжает и дальше любить своего мужа, когда она в какой-то серебряный час в высоком подъеме и разрешении целует другого. Другой и она принадлежат друг другу на один час, но муж и она принадлежат друг другу всегда. Если я так люблю еще и другого человека и вижу в нем свое осуществление, то все-таки возможно на один час дать другому то же самое и быть тем же самым (почти, по крайней мере) для этого другого! Но если я для него значу больше и он мне дает больше, тогда мы принадлежим друг другу, тогда будет естественно и по праву, что другой от меня сразу же отказывается. Если же он этого не делает, то это может происходить только из-за эгоизма, а вовсе не из любви, как это считается, из любви к самому себе, а вовсе не ко мне. Человек живет своей жизнью только один раз, и он должен ее, насколько это возможно, возвышать и наполнять. И разве это не безобразие, регулировать ее бумажными законами и заключать ее добровольно в какие-то шаблоны.