Парижские мальчики в сталинской Москве - читать онлайн книгу. Автор: Сергей Беляков cтр.№ 102

Разгром был полной неожиданностью и для Сталина, и для Жукова (начальника Генерального штаба), и для всего военно-политического руководства Советского Союза. На день или на два Сталин, видимо, даже самоустранился от руководства. До сих пор спорят о том, что происходило с фанатичным, несокрушимым и несгибаемым советским вождем в первые дни войны. Ссылаются на воспоминания Микояна, опубликованные через двадцать один год после его смерти. На воспоминания Хрущева, который в те июньские дни был не в Москве, а в Киеве, но знал о московских событиях из рассказа Лаврентия Берии. Но вот воистину бесстрастный источник: журнал посещений кремлевского кабинета Сталина. Весь вечер 28 июня Сталин интенсивно работает, принимает девятнадцать человек: наркома иностранных дел Молотова, наркома внутренних дел Берию, наркома обороны Тимошенко, начальника Генерального штаба Жукова, секретаря ЦК и члена Главного Военного Совета РККА Маленкова, первого секретаря московского обкома Щербакова и других ответственных товарищей. Нарком государственной безопасности Меркулов и председатель правления Госбанка Булганин заходят в кабинет Сталина дважды. Это обычный для Сталина рабочий вечер.

А 29 июня – ни одного посетителя. И 30 июня – тоже.

29 июня Сталин побывал в Наркомате обороны, после чего уехал на дачу в Кунцево, где оставался по меньшей мере до 30 июня или до 1 июля.

В его отсутствие Молотов, человек как будто без нервов, на совещании вместе с Ворошиловым, Маленковым, Берией, Микояном, Вознесенским предлагает создать для руководства страной Государственный комитет обороны (ГКО). На следующий день Молотов с товарищами отправится в Кунцево к Сталину с предложением возглавить ГКО. Только с 1 июля записи посещений кремлевского кабинета Сталина возобновляются.

В Москве, конечно, ничего не знали об этих событиях. Да и о положении на фронте судили по сводкам Совинформбюро. А сводки эти были довольно обтекаемые, но внушавшие оптимизм. Немцев будто бы повсюду били, отбрасывали за линию государственной границы. Советские газеты писали о неизбежном поражении гитлеровской Германии. 29 июня “Правда” сообщала лишь про “успешную борьбу с танками противника” “на Минском направлении”⁹⁰⁵. И даже “на Шауляйском направлении” захватили-де наши войска “много пленных, значительное количество которых оказалось в состоянии опьянения”.⁹⁰⁶ На самом деле Шауляй немцы заняли еще 26 июня. Хуже того, немецкие танки уже захватили переправы через Западную Двину у Даугавпилса. А это уже не Литва, а Латвия. 29 июня впору было писать не о Шауляйском, но о Рижском направлении. 30 июня возьмут и Ригу.

“Правда” рассказывала и про успешную борьбу с немецкими диверсантами, которую вели-де не только белорусские, но и украинские крестьяне: “Крестьяне западных областей Украины и Белоруссии с первого дня войны проявляют высокую бдительность”. Не эти ли “бдительные” западно-украинские крестьяне будут сражаться в рядах Украинской повстанческой армии? А литовцы, латыши, эстонцы и без помощи немецких диверсантов стреляли в спину красноармейцам.

Первые тревожные новости Мур узнал не из газет, а из бесед с Ильей Эренбургом и Митей Сеземаном. Митя располагал сведениями от Ирины Горошевской: “Митя мне объявил, что Вильна (Вильнюс. – С.Б.) взята немцами – так ему сказала Ирина”. К Эренбургу Мур и Цветаева обратились за помощью в поисках новой квартиры, но Эренбург сказал, что ничего предпринять нельзя, что “война занимает абсолютно все мысли”, “что немцы предприняли огромное наступление, что война очень серьезная…”⁹⁰⁷

Но летом 1941-го Мур не терял веры в победу Красной армии: “В войне против СССР Гитлер обретет свою могилу. Эта война для него последняя”⁹⁰⁸, – предсказывал Мур, начитавшись “Правды”. Так и сбудется – только ни ему, ни Цветаевой не суждено дожить до победы.

В Москве 1941 года Мур и Цветаева не были одиноки. “Есть друзья, – не много, но преданные”⁹⁰⁹, – писала Марина Ивановна Але. Среди этих немногих – Вера Меркурьева, Инна Кочеткова и ее муж, поэт и переводчик А.С.Кочетков: “…красная девица – очень стыдливый и краснеющий, с робким голоском. Круглолиц, румян, носит бачки и носит имя Пушкина – Александр Сергеевич”, – так описывал Кочеткова поэт и фотограф Лев Горнунг, знавший его еще в двадцатые годы. “Он носил рубашки с отложным воротником, как у Байрона, в осеннюю погоду он надевал широкий черный плащ без рукавов и мягкую черную шляпу с широкими полями”.⁹¹⁰ Был он вежлив, добр, сентиментален и в то же время ироничен. Его манеры казались старомодными для сталинской Москвы. Он не кивал, а раскланивался. Вместо того чтобы по-коммунистически пожать женщине руку, он изящно наклонялся и поданную для рукопожатия руку целовал. Муру он показался совершенно чеховским персонажем. Человеком хорошим, но безвольным и слабым.

Кочетков сотрудничал с “Интернациональной литературой” и “Дружбой народов”, переводил Шиллера и Гёте, любимого в советской стране Беранже и поэтов советской Армении. В 1938-м Кочетков участвовал в переводе армянского эпоса “Давид Сасунский”. За такую работу хорошо платили. Деньги он тратил на любимую жену Инну Григорьевну и поэтессу Веру Меркурьеву. К Вере Александровне он относился с такой нежностью и таким почтением, что ходили слухи, будто Кочетков – ее незаконнорожденный сын. Это было, конечно, не так. Мать Кочеткова жила в Кисловодске, и заботливый Александр Сергеевич регулярно посылал ей деньги.

Кочетков высоко ценил талант Меркурьевой. Он включал Веру Александровну в ряд лучших русских символистов (Блок, Вячеслав Иванов). На вопрос, кого из русских поэтесс он ценит, Кочетков назвал Цветаеву, Ахматову и Меркурьеву. К жене, хрупкой, болезненной женщине, относился “с рыцарским преклонением и глубокой любовью”. Это ей посвящено самое знаменитое его стихотворение – “Баллада о прокуренном вагоне”. Друзья поэта читали “Балладу” в списках, переписывали себе в блокноты.

Стихи Александра Сергеевича практически не печатались: “Он беспомощен в устройстве судьбы своих сочинений”⁹¹¹, – писал поэт и филолог Лев Озеров. Единственная прижизненная публикация стихотворений Кочеткова состоялась в далеком 1926 году, в сборнике “Золотая зурна” (вместе с С.Аргашевым, Л.Беридзе, В.Меркурьевой, М.Слободским), изданном типографией “Красный Октябрь” во Владикавказе. Правда, печатались его пьесы в стихах. В 1937-м вышли написанные совместно с Сергеем Шервинским “Вольные фламандцы” ^[148], а в 1938-м – большая драматическая поэма “Коперник”. В 1941 году вместе с Константином Липскеровым им написана драма в стихах “Надежда Дурова”.

Жена Кочеткова была прописана в самом центре Москвы, в чудесном Брюсовом переулке. До улицы Горького рукой подать, пешком до Кремля – минут десять. Но квартира была коммунальной, комнатка – метров восемь.

Недалеко от железнодорожной станции Пески (под Коломной) Кочетковы снимали на лето дачу, которую делили вместе с Верой Меркурьевой. 7 июля 1941 года Александр Сергеевич пришел в гости к Цветаевой и Муру и предложил им приехать к нему в Пески: “…там отдых, жизнь на чистом воздухе, река, катанье на лодке; без бомбардировок, тревог и бомбоубежищ”. Всего два часа от Казанского вокзала.