История Французской революции. Том 3 - читать онлайн книгу. Автор: Луи Адольф Тьер cтр.№ 139

На эти основания Франция могла представить свои, тоже превосходные. Без сомнения, фактически начала войну и наступление она; но действительная война – намерений, замыслов, приготовлений – была начата Империей. В Трире и Кобленце собрались и организовались полчища эмигрантов, оттуда-то они должны были направиться унижать и дробить Францию. И Франция пользуется этим – не за тем, чтобы воздать злом за зло, а чтобы вознаградить себя за вынужденную войну, приобретая свою естественную границу – линию Рейна.

Итак, продолжали спорить: уступки, даже самые неизбежные, всегда оспариваются. Но было очевидно, что депутация уступит левый берег, и если еще спорит по этому вопросу, то для того лишь, чтобы получить лучшие условия по другим спорным пунктам. Таково было положение Раштаттских переговоров в течение февраля 1798 года.

Тем временем Ожеро, которому Директория, чтобы как-нибудь с ним развязаться, поручила Германскую армию, окружил себя самыми бешеными якобинцами. Его назначение могло быть принято Империей лишь крайне дурно: она опасалась заразы революционных идей и жаловалась на зажигательные лозунги, распространяемые по всей Германии. Общее брожение Европы не предполагало непременно французского вмешательства в качестве объяснения распространения революционных сочинений. Но Директории требовалось устранить всякий предлог к жалобам, к тому же она была недовольна опрометчивым поведением Ожеро: в итоге, директоры отняли у него командование и послали его в Перпиньян под предлогом образования армии, которая будет действовать против Португалии. По наущению Питта португальцы не ратифицировали договор с Республикой, и теперь требовалось поразить союзницу Англии. Впрочем, всё это были лишь пустопорожние разговоры, и поручение Ожеро оставалось приукрашенной немилостью.

Франции предстояло не только восстановить сношения со всей Европой, но и руководить новыми республиками. Последние, естественно, были обуреваемы крайностями.

На Франции лежала обязанность помочь им избежать потрясений, которые в свое время терзали ее; к тому же она за тем и была призвана, за то ей и платили. Французские армии в Голландии, Цизальпинии и Лигурии содержались за счет этих республик. Если французы решили бы не нарушать их независимости, а предоставить своей участи, то все три республики подверглись бы контрреволюции или разнузданности якобинцев. В первом случае подвергалась опасности республиканская система, во втором – сохранение общего мира. Преобладание якобинцев в Голландии вооружило бы Пруссию и Германию, преобладание их в Цизальпинии и Лигурии потрясло бы всю Италию и вновь вынудило бы к борьбе Австрию. Необходимо было присмирить эти республики, но при этом появлялось другое неудобство: вся Европа жаловалась, что Франция сделала из Голландии, Цизальпинии и Лигурии своих подданных, а не союзников; французов упрекали в стремлении к всемирному владычеству.

Итак, нужно было выбирать таких посланников, образ мыслей которых вполне подходил бы стране, куда они отправлялись, и которые имели бы столько такта, чтобы, не делая этого открыто, заставить почувствовать волю Франции. Как видно, необходимо было преодолеть затруднения всякого рода, дабы удержать от столкновения две явившиеся в Европе противоположные политические системы. Они враждовали уже шесть лет, мы будем их видеть в течение года переговоров, и этот год лучше, чем шестилетняя война, докажет их естественную несовместность.

Мы уже описывали партии, разделявшие Голландию. Умеренная и благоразумная партия, желавшая конституции, поддерживающей государственное единство и соответствующей времени, имела своими противниками оранжистов, сторонников штатгальтера; федералистов, сторонников прежней самостоятельности провинций, которые стремились к господству в своих провинциях и желали сохранить только слабую федеральную связь; наконец, демократов или якобинцев, желавших единства и чистой демократии. Директория поддерживала первую партию, так как хотела, не впадая в крайности, примирить старую федеративную систему с достаточно сосредоточенным управлением. Много обвиняли французское правительство за желание установить повсюду единую и нераздельную республику и крайне неосновательно рассуждали о ее системе. Единая и нераздельная республика 93-го года – это результат глубокой мысли, если не могущественного инстинкта. Такое однородное и хорошо сплоченное государство, как Франция, находившееся при этом в такой опасности, не могло принять федеративной системы: с введением таковой оно неминуемо погибло бы, – федеративность не соответствовала ни ее географическому строю, ни ее политическому положению. Без сомнения, желать повсюду единства и нераздельности было бы нелепо; но, поставленная во главе новой системы, Директория должна была создать себе могущественных союзников и постараться дать им необходимую силу и прочность; последние же немыслимы без известной степени сосредоточенности и единства. Такова была мысль, или, лучше сказать, инстинкт, который направлял действия властей Французской республики.

Со своей стороны, Голландия была бы поставлена федеративной системой в бессильное положение. Ее национальное собрание до сих пор еще не могло дать ей конституции. Собрание ограничивало все регламенты прежних штатов, в нем преобладал федерализм. Сторонники единства и умеренной конституции требовали уничтожения этих регламентов и быстрого введения конституции, а французского посланника Ноайля обвиняли в покровительстве федералистам. В таком положении Франции нельзя было медлить с вмешательством: голландской армией назначили командовать Жубера, одного из сподвижников Бонапарта в Италии, прославившегося походом в Тироль, скромного, бескорыстного, храброго солдата и горячего патриота; Ноайля же сменил Делакруа, бывший министр иностранных дел; впрочем, можно было бы сделать лучший выбор. Директории, к несчастью, недоставало людей для дипломатического поприща. Между членами настоящих или прошлых собраний было много людей просвещенных и выдающихся; но все они не привыкли к дипломатическим приличиям и формам, были слишком догматичны и угрюмы; трудно было отыскать таких, которые с твердостью убеждений соединяли бы мягкость форм, что было необходимо нашим посланникам за границей: требовалось, чтобы они могли заставить уважать наши доктрины, не оскорбляя предубеждений старой Европы.

Прибыв в Голландию, Делакруа присутствовал на обеде, данном дипломатическим обществом. Выражаясь самым демагогическим языком, Делакруа воскликнул, поднимая бокал: «Отчего не найдется батава, который решился бы пронзить кинжалом регламент на Алтаре Отечества?!» Легко себе представить действие, которое должны были произвести на иностранцев подобные выходки. И в самом деле, регламент был вскоре проколот. Сорок три депутата протестовали против решений национального собрания. Они собрались 22 января 1798 года (3 плювиоза) в ратуше города Харлема и при поддержке наших войск повторили то же, что было сделано за четыре месяца до того, 18 фрюктидора, в Париже. Они исключили из национального собрания некоторое число подозрительных депутатов, нескольких арестовали, отменили регламент и обратили собрание в род конвента. Несколько дней спустя была отредактирована и получила законную силу конституция, подобная французской. В подражание Конвенту новые власти образовали правительство из членов этого собрания и сами из себя составили директорию и законодательный корпус. Обыкновенно такие процедуры устраивают самые крайние представители партий. Можно было опасаться, что новое батавское правительство будет слишком заражено демократизмом и под влиянием Делакруа перейдет предел, который ей хотела указать Директория.