История Французской революции. Том 2 - читать онлайн книгу. Автор: Луи Адольф Тьер cтр.№ 172

Депутат Рафран предложил с 30-го числа текущего месяца поднимать стоимость ассигнаций на один процент каждый день. Все немедленно восстали против этого предложения, говоря, что это банкротство, точно не было банкротством свести ассигнации на курс звонкой монеты или хлеба, то есть разом подвергнуть их потере 90 %! Бурдон, постоянно толковавший о финансах, но ничего в них не смысливший, предложил и провел декрет, запрещающий слушать какие-либо предложения, склоняющиеся к банкротству.

Однако время шло, и неприятности множились с каждым днем. Повсеместно вспыхивали беспорядки из-за недостатка в хлебе и топливе; в Пале-Рояле можно было увидеть хлеб, выставленный на продажу по 22 франка за фунт. Перевозчики на Сене требовали 40 тысяч франков за услугу, за которую прежде получали 100 франков. Отчаяние и апатия овладели людьми.

В этом жестоком затруднении Бурдон, депутат Уазы, весьма невежественный финансист, набрел, разумеется случайно, на единственно годное средство. Понизить ассигнации по курсу было трудно. Поднять их посредством изъятия части их из оборота было не менее трудно. Однако имелось средство продать их: надо было сделать их доступными покупателям, требуя от последних лишь такую цену, какую можно было дать при настоящем положении вещей. В настоящее время имущества продавались с аукциона: предложения соразмерялись с падением бумажных денег и платить ассигнациями приходилось в пять-шесть раз больше, чем в 1790 году. В Америке, на обширных материках, земли стоили немного, потому что масса их много превосходила массу движимых капиталов. То же самое происходило во Франции в 1795 году. Следовательно, нужно было придерживаться не фиктивной ценности 1790 года, а той, которую можно было выручить в 1795 году, потому что каждая вещь в действительности стоит только то, что может быть за нее уплачено.

Вот Бурдон и предложил продавать национальные имущества без аукциона, с составлением простого протокола, тем лицам, которые дадут за них ассигнациями тройную цену против оценки 1790 года. Из двух конкурентов предпочтение должно было оказываться тому, кто явится первым. Таким образом, владение, оцененное в 100 тысяч франков, можно было приобрести за 300 тысяч ассигнациями. Так как ассигнации упали до одной пятнадцатой доли своей номинальной стоимости, то 300 тысяч франков ассигнациями равнялись в действительности 20 тысячам франков звонкой монетой, стало быть, за 20 тысяч франков приобреталось имущество, в 1790 году стоившее 100 тысяч. Это не означало терять большую часть стоимости, потому что на самом деле невозможно было получить больше. К тому же, если бы даже и требовалось принести такую жертву, то колебаться было нельзя, потому что выгоды представлялись громадные.

Во-первых, устранялось неудобство резкого понижения ассигнаций по курсу – то есть совершенного их уничтожения. Но лучше того: не подлежит сомнению – и то, что случилось два месяца спустя, это доказало, – что все национальные имущества могли быть тотчас же раскуплены за тройную цену против оценки 1790 года. Следовательно, все или почти все ассигнации могли этим путем вернуться в казначейство; оставшиеся в обращении поднялись бы до номинальной цены. К тому же налоги, сведенные почти к нулю, потому что вносились непомерно упавшими ассигнациями, вступали в прежние свои права, как только ассигнации изымались из обращения или поднимались в цене. Самые же имущества, немедленно отданные в распоряжение народной предприимчивости, должны были начать обогащать частные лица и казну. Словом, наступал конец страшной катастрофе, потому что восстанавливалось правильное соотношение цены.

Проект этот был принят, и немедленно начали готовиться к его исполнению. Но гроза, давно собиравшаяся, надвинулась низко и грозно и должна была разразиться в скором времени. Противные партии действовали каждая по-своему. Контрреволюционеры, преобладавшие в некоторых секциях, составляли петиции против мер, которые Шенье предложил в своем докладе, и в особенности против наказания роялистов изгнанием за злоупотребления печатью. Патриоты, с другой стороны, доведенные до крайности, замышляли отчаянное дело. Казнь Фукье-Тенвиля, приговоренного к смерти вместе с несколькими присяжными Революционного трибунала за бесчеловечность и недобросовестность в отправлении своих обязанностей, довела раздражение патриотов до последних пределов. Хотя их план на 29 жерминаля был раскрыт и не удалась другая, недавняя попытка – устроить постоянные заседания секций, – однако они не переставали составлять заговоры в густонаселенных кварталах и кончили тем, что образовали центральный комитет восстания, заседавший между кварталами Сен-Дени и Монмартр, на улице Моконсель.

Комитет состоял из бывших членов прежних революционных комитетов и личностей того же разряда, почти неизвестных за пределами своего квартала. План восстания достаточно обозначался уже произошедшими событиями: выставить впереди толпы женщин; двинуть за ними огромную массу людей; окружить Конвент, чтобы нельзя было пробраться к нему на помощь; принудить депутатов исключить из своей среды семьдесят трех жирондистов и вернуть Бийо, Колло и Барера; освободить депутатов, содержащихся в Гаме, и всех арестованных патриотов; ввести в силу конституцию и дать Парижу новую коммуну – таков был план патриотов. Они изложили его в манифесте, состоящем из одиннадцати статей, изданном 19 мая (30 флореаля) от имени державного народа, вновь вступающего в свои права. Манифест этот был напечатан и пущен по рукам. Жителям столицы предписывалось отправляться в Конвент, написав на своих шляпах: «Хлеба и Конституцию!»

Вся ночь на 20 мая прошла в волнениях, криках и угрозах; женщины бегали по улицам, крича о том, что надо идти на Конвент; что Робеспьера убили лишь для того, чтобы занять его место; что депутаты морят голодом народ, потакают торговцам-кровопийцам и умерщвляют патриотов. Они подбадривали друг друга и договаривались идти первыми, потому что, говорили они, войска не посмеют стрелять в женщин.

На следующее утро, 20 мая 1795 года (1 прериаля года ш), в предместьях Сент-Антуан и Сен-Марсо, в квартале Тампля, на улицах Сен-Дени и Сен-Мартин и в особенности в Сите господствовало страшное смятение. Патриоты звонили во все колокола, били в барабаны и стреляли из пушек. В ту же минуту по приказанию Комитета общественной безопасности ударил набат у павильона Единства и начали собираться секции. Но те, кто участвовал в заговоре, выстроились уже с раннего утра и были вооружены. Сборище, всё увеличиваясь по пути, понемногу двигалось по направлению к Тюильрийскому дворцу. Оно состояло главным образом из толпы женщин, смешанных с пьяными мужчинами и кричавших «Хлеба! Конституцию!»; шаек разбойников, вооруженных пиками, саблями и всякого рода оружием; самой низкой черни; наконец, из нескольких секционных отрядов, вооруженных весьма серьезно. Все шли без всякого порядка к назначенной цели – к Конвенту. Около десяти часов утра толпа дошла до Тюильри, окружила дворец и заперла все входы и выходы.

Депутаты уже были на своих местах. Члены Горы, не имевшие сношений с мутным комитетом восстания, не были предуведомлены и, подобно своим товарищам, узнали о совершавшемся движении лишь по воплям черни и звуку набата. Они даже тревожились, думая, не поставил ли Комитет общественной безопасности патриотам ловушку и не нарочно ли возмутил их, чтобы иметь случай строго поступить с ними.