История Французской революции. Том 2 - читать онлайн книгу. Автор: Луи Адольф Тьер cтр.№ 155

Прежние народные вожаки всегда держались либо Дантона, либо Робеспьера, словом – главных членов правительства, и служили им посредниками для передачи их воли черни. Но те и другие погибли. Новые предводители не были известны новым вождям Горы; общего между ними были только опасность и привязанность к одному делу. Притом депутаты-монтаньяры теперь во всех собраниях составляли меньшинство, беспрестанно обвинялись в заговорах с целью возвратить себе власть и вынуждены были каждый день оправдываться и уверять, что заговора не составляют. Обыкновенным результатом такого положения становится желание найти заговор, составленный другими, и отсутствие желания участвовать в нем самим. Так и монтаньяры постоянно твердили: «Народ восстанет, это необходимо!» – но не решались принять для этого решительные меры. Шли толки о неосторожных словах, которые будто бы Дюгем и Монто Луи-Мари-Бон произнесли в какой-то кофейне. И конечно, тот и другой были достаточно для этого необузданны и невоздержаны в своих речах. Повторялись также изречения Леонара Бурдона в секционном обществе улицы Вертбуа, и эти изречения, по всей вероятности, действительно принадлежали ему. Но никто из них не имел сношений с патриотами. Что же касается Бийо, Колло и Барера, более других заинтересованных в волнениях, они боялись участвовать в таковых, чтобы не ухудшить еще без того весьма опасного своего положения.

Итак, патриоты оставались совсем одни, без большого согласия. Они ходили одни к другим, носились со своими лозунгами по улицам и кварталам и извещали друг друга о том, что такая-то секция собирается подать петицию или попытаться поднять мятеж. В начале революции, когда партия только начинает свою деятельность, имеет своих вождей, когда успех и новизна увлекают за нею массы, когда она озадачивает своих противников отважными нападениями, тогда она еще может заменить согласие и порядок увлечением. Когда же партия приведена в оборонительное положение, лишена импульса, вполне известна своим противникам, она более всего нуждается в дисциплине. Но дисциплина, всегда трудно достигаемая, становится невозможной, когда исчезают влиятельные вожди. Именно таково было положение партии патриотов в конце марта; это уже не было собрание 14 июля, 5 и 6 октября, 10 августа или 31 мая, это было собрание нескольких закаленных в продолжительной борьбе людей, скомпрометированных, исполненных энергии и упорства, но скорее способных отчаянно сражаться, нежели победить.

Согласно старинному обычаю предпосылать всякому движению петицию, повелительную, но умеренного тона, секции Монтрейль и Кенз-Вен, помещающиеся в предместье Сент-Антуан, составили еще одну такую. Решено было подать петицию 21 марта (1 жерминаля): в тот самый день, когда комитеты собирались предложить чрезвычайный закон полиции, придуманный Сийесом. Кроме депутации, долженствовавшей подать петицию, в окрестности Тюильри заблаговременно устремилась толпа патриотов, там они составляли группы, кричавшие: «Да здравствует Конвент! Да здравствуют якобинцы! Долой аристократов!» Молодые люди с подвязанными волосами и черными воротниками тоже толпами высыпали из Пале-Рояля, разбиваясь на группы и крича, в свою очередь: «Да здравствует Конвент! Долой террор!»

Просители были допущены в залу заседаний; петиция была составлена в крайне умеренных выражениях. Просители напомнили о страданиях народа, но без горечи; опровергли обвинения, направленные против патриотов, не нападая на своих противников. Они только заметили, что эти обвинения доказывают забвение прежних заслуг патриотов и исключительного положения, в котором они находились; они признали, впрочем, что имелись излишества, но присовокупили, что партия, какая бы она ни была, всё же состоит из людей, а не из богов.

«Секции Монтрейль и Кенз-Вен, – сказали они, – поэтому не просят у вас общих мер, подобных ссылке или кровопролитию, против той или другой партии, что подобные меры смешивают простое заблуждение с преступлением; они видят во всех французах только братьев различного склада ума, но членов одной семьи.

Они просят вас употребить в дело средство, которое находится в ваших руках, – единственное, могущее прекратить политические бури: Конституцию 93 года. Введите в силу с нынешнего же дня эту народную конституцию, которую французы приняли и поклялись защищать. Она примирит все интересы, успокоит все умы и приведет вас к цели ваших трудов».

Это лукавое предложение заключало в себе всё, чего революционеры желали в настоящую минуту. Они полагали, что конституция, устранив Конвент, возвратит в законодательство, в исполнительную власть и в муниципальные администрации их вождей и их самих. Это была большая ошибка, но таковы были их надежды, и революционеры были уверены, что, не высказывая опасных желаний вроде освобождения задержанных патриотов или образования новой парижской коммуны, они достигнут исполнения всех своих требований вступлением в силу конституции. Если Конвент откажет, если не объяснится отчетливо и определенно, не назначит близкого срока, то сам этим признает, что не хочет вводить в силу Конституцию 93 года. Президент Тибодо дал весьма твердый ответ, закончив следующими словами, столь же строгими, сколько малолестными: «Конвент никогда не приписывал подаваемых ему коварных петиций искренним защитникам свободы, которых поставляло предместье Сент-Антуан».

Едва президент договорил, как депутат Шаль спешит взойти на кафедру и требует, чтобы Декларация прав была вывешена в зале, как того требует одна из статей Конституции. Тальен следует за ним.

– Я спрашиваю этих людей, – говорит он, – которые ныне являются такими усердными защитниками конституции, которые, по-видимому, присвоили себе лозунг секты, возникшей под конец Учредительного собрания, «Конституция и только конституция», – я спрашиваю их, не они ли заперли ее в ящик? – Рукоплескания с одной стороны, ропот и крики с другой прерывают Тальена; он продолжает среди шума: – Ничто не помешает мне высказать мое мнение, когда я нахожусь среди представителей народа. Мы все хотим конституции и твердого правительства, такого правительства, которое предписывает конституция. И пусть некоторые из нас не уверяют народ, будто есть в этом собрании депутаты, не желающие конституции. Надо сегодня же принять меры, чтобы не дать им клеветать на почтенное и безупречное большинство Конвента!

– Да! Да! – раздается со всех сторон.

– Эту конституцию, – продолжает Тальен, – за которой по их милости последовали не законы, долженствовавшие служить ей дополнением и сделать возможным применение ее, а революционное правительство, – эту конституцию надлежит вызвать к жизни. Но мы не будем настолько неосторожны, чтобы ввести ее в силу без органических законов, отдать ее, неполную и беззащитную, на произвол всех врагов Республики. Поэтому я требую, чтобы безотлагательно составили доклад о средствах привести конституцию в исполнение и постановили декретом, что не будет никакой паузы между нынешним и окончательным правительством.

Тальен сходит с кафедры, осыпаемый знаками одобрения депутатов, которых речь его вывела из затруднения. Необходимость создания органических законов была ловким предлогом, чтобы отложить обнародование конституции и дать возможность изменить ее. Это могло служить поводом к пересмотру, подобному тому, которому была подвергнута Конституция 91 года. Депутат Миоль, умеренный монтаньяр, одобрил совет Тальена и согласился, что не следует торопиться с исполнением конституции, но утверждал, что нет причины не обнародовать ее, поэтому предложил вырезать ее на мраморных плитах и выставить в публичных местах. Тибодо, ужасаясь при мысли придавать подобную гласность конституции, сочиненной в минуту демагогического бреда, уступает президентское кресло Клозелю и всходит на кафедру.