История Французской революции. Том 2 - читать онлайн книгу. Автор: Луи Адольф Тьер cтр.№ 124

Несколько дней спустя Фрерон, друг и товарищ Барраса в его командировке в Тулоне, приятель Дантона и Демулена и, со смерти их, самый ярый враг Комитета общественного спасения, присоединил свой голос к голосу Дюрана де Майяна и потребовал неограниченной свободы печати. Мнения разделились. Те, кто жили под постоянным гнетом недавней диктатуры и теперь желали наконец безнаказанно высказывать свое мнение обо всем, и те, кто были готовы энергично поддерживать реакцию против Республики, требовали формального заявления, гарантирующего свободу устного и печатного слова. Монтаньяры же, предчувствуя, на что будет употреблена эта свобода, и предвидя поток обвинений, и многие другие, не питая личных опасений, но понимая, какое опасное оружие этим будет дано врагам Революции, не хотели формального заявления, потому что это значило бы провозглашать уже признанное право. «Стало быть, – возмутились Бурдон из Уазы и Камбон, – вы дозволите роялизму открыто печатать против республики всё, что ему будет угодно?..» Все эти предложения были отосланы комитетам для рассмотрения вопроса о новом заявлении.

Итак, временное правительство было изменено согласно новой склонности общества к великодушию и милосердию. Правительственные комитеты, Революционный трибунал, местные администрации – всё подверглось очищению и преобразованию; была объявлена свобода печати, и всё возвещало новый ход событий.

Действие всех этих реформ не замедлило дать себя почувствовать. До сих пор партия революционеров находилась в самом правительстве; из нее составлялись комитеты, она властвовала в Конвенте, господствовала у якобинцев, наполняла собою администрации и революционные комитеты. Теперь же, лишенная власти, эта партия оказалась вне правительства и должна была стать враждебной ему.

Заседания якобинцев были временно прекращены в ночь на 10 термидора. Лежандр запер залу и положил ключи от нее на стол Конвента. Ключи были возвращены обществу, и якобинцам было разрешено снова собираться только с условием очищения. Пятнадцати из старейших членов, по выбору общества, поручили рассмотреть поведение всех остальных в ночь на 10 термидора. Должны были остаться только те, кто в памятную ночь пребывали на своем месте и оставались порядочными гражданами, а не шли в коммуну злоумышлять против Конвента. Впредь до очищения прежние члены были допущены в залу в качестве временных. Снарядить следствие о каждом отдельно было бы затруднительно; их просто допрашивали и судили по ответам. Можно себе представить, с какой снисходительностью производились допросы, так как судили себя сами же якобинцы. В несколько дней шестьсот с лишним человек были оправданы по одному их заявлению о том, что они провели ту ночь на местах, указанных их обязанностями.

Общество скоро опять собралось в прежнем составе, поддерживаемое толпой, боготворившей Робеспьера, Сен-Жюста и Кутона и оплакивавшей их как мучеников свободы и контрреволюции.

Рядом с этим обществом существовал еще и пресловутый электоральный клуб, куда приходил всякий, кто желал внести какое-нибудь предложение, которого нельзя было внести у якобинцев, и где замышлялись и готовились самые страшные события Революции. Клуб этот всё еще собирался в епископском дворце и состоял из бывших кордельеров, наиболее решительных якобинцев и людей, особенно скомпрометированных во время террора. Оба эти клуба естественным образом должны были стать убежищами всех чиновников, терявших места вследствие предпринятого очищения. Так и случилось. Судьи и присяжные прежнего Революционного трибунала, члены сорока восьми революционных комитетов, агенты тайной полиции Робеспьера и Сен-Жюста, рассыльные комитетов, образовавшие шайку пресловутого Герона, – словом, весь служивый люд, уволенный с прежних должностей, собирался у якобинцев или в электоральном клубе. Все они ходили туда изливать свои жалобы и свою злобу. Они беспокоились за себя и страшились мщения лиц, которых прежде преследовали; сверх того, они жалели о потерянных прибыльных должностях, в особенности если имели возможность пополнять свое жалованье всякого рода взятками и хищениями. Этот сброд составил свирепую, озлобленную и весьма упорную партию, в которой к увлечению крайними убеждениями присоединилось раздражение пострадавших денежных интересов.

То, что происходило в Париже, повторялось во всей Франции. Члены муниципалитетов, революционных комитетов, окружных директорий собирались в местных отделениях якобинского клуба и обменивались своими опасениями и злобой. За них была чернь, попавшая в немилость с тех пор как прекратилась выдача двух франков за посещение секционных собраний.

В противоположность этой партии образовалась или, вернее, воскресла другая партия. Она состояла из страдавших или молчавших во время террора, тех, кто думал, что настала минута проснуться и, в свою очередь, дать направление революции. Новая дорога, на которую вступил

Конвент, и начатые реформы усилили надежду и храбрость этих первых застрельщиков. Они принадлежали ко всем классам, терпевшим угнетение, но в особенности к торговому классу, к буржуазии, к тому трудолюбивому и умеренному среднему сословию, которое держалось монархии и конституции при Учредительном собрании, потом приняло республиканские убеждения жирондистов, но совсем стушевалось с 30 мая и подвергалось всякого рода гонениям. В его рядах скрывались теперь весьма редкие представители дворянства, которые не смели еще жаловаться на свое унижение, но жаловались на нарушение человеческих прав, и несколько приверженцев монархии, слуги или агенты бывшего двора, которые не переставали чинить революции препятствия, кидаясь во всякую оппозицию. Молодые люди высказывались с наибольшей резкостью и смелостью. Они заполняли секции, Пале-Рояль, публичные места и заявляли свои мнения об организаторах террора самым энергичным образом. У одних претерпели гонения семейства, другие боялись будущих гонений, если бы восстановился террор. Но настоящей тайной пружиной, двигавшей большинством этих людей, была военная реквизиция: некоторые от нее спрятались, другие просто ушли из армий, узнав о 9 термидора. К ним примыкали писатели, народ, всегда так же готовый к оппозиции, как и молодежь. Они уже заполонили брошюры и газеты своими неистовыми выступлениями против террора.

Обе партии самым резким образом высказались об изменениях, вносимых в революционные порядки. Якобинцы и завсегдатаи клубов возопили, что это проявила себя аристократия. Они бранили Комитет общественной безопасности за то, что он выпускал на свободу контрреволюционеров, бранили печать, которая уже начинала жестко отчитывать людей, спасших Францию. Самой ненавистной им мерой стало очищение властей. Якобинцы не смели восставать против обновления личного состава, потому что слишком открыто признались бы этим в собственных соображениях, но они не одобряли способа выбора новых лиц. Они утверждали, что следовало возвратить право делать этот выбор народу; что поручать депутатам, находящимся в командировках, назначение членов муниципалитетов значило незаконно захватывать власть; что ограничивать заседания секционных собраний одним в декаду – значит посягать на право граждан собираться для совещаний об общественных делах. Эти сетования прямо противоречили самому принципу революционного правительства, воспрещавшему всякие выборы до заключения мира, но противоречия партиям нипочем, когда затронуты их интересы: революционеры знали, что всеобщие выборы возвратили бы им потерянные места.