– Иногда, – продолжал Спенсер, – когда мне не спится, я вспоминаю, как он качал меня на коленях, боролся со мной на ковре. Мне было лет пять или шесть, он гладил меня по головке...
У Спенсера задрожал голос.
Он глубоко вздохнул и заставил себя продолжать. Он пришел сюда, чтобы все довести до конца, чтобы наконец разобраться с прошлым.
– Он касался меня... этими руками, этими руками, этими самыми руками, которыми он... в подвале... делал такие ужасные вещи.
– О-о-о, – тихо простонала Элли, как будто ее пронзила боль.
Спенсер надеялся, что не ошибся, заметив в ее глазах понимание всего, что ему пришлось перенести за эти годы. И еще он надеялся, что она испытывает сочувствие к нему, но ни в коем случае не отвращение.
Он сказал:
– Меня начинает мутить... когда я вспоминаю, что мой отец касался меня. Нет, еще хуже... Я думаю о том, что он оставлял свежий труп внизу в темноте, мертвую женщину... и мог возвращаться оттуда, из этого подвала, хорошо помня запах ее крови, он поднимался в дом... он шел наверх в спальню моей матери... в ее объятия... касался ее...
– О Боже мой, – простонала Элли.
Она закрыла глаза, как будто не могла больше смотреть на него.
Он понимал, что является частью этого ужаса, хотя ни в чем не виноват. Он был неразрывно связан с чудовищной жестокостью своего отца, и, чтобы люди могли, глядя на него, не видеть в нем того молодого Майкла, который был рядом с развращающим влиянием этой бойни, он отказался от своего настоящего имени.
Его сердце равными потоками гнало в нем кровь и отчаяние.
Элли открыла глаза, у нее на ресницах блестели слезы. Она коснулась его шрама. Она так нежно приложила к нему руку – его никогда так никто не касался. Она сказала всего лишь несколько слов, и Спенсер понял, что в ее глазах он ничем не замаран:
– Боже мой, как мне тебя жаль!
Если даже он проживет сто лет, понял Спенсер, он не сможет ее любить больше, чем любит теперь. Ее ласковое прикосновение именно в этот тяжкий для него момент было величайшим проявлением доброты, с которым он никогда прежде не сталкивался.
Единственным желанием Спенсера было так же верить в свою невиновность, как в нее верила Элли.
Ему необходимо восстановить в памяти все, он пришел сюда ради этого. Он молился Богу и взывал к своей погибшей матери, чтобы они были милосердны к нему. Больше всего он боялся узнать, что был во всех отношениях сыном своего отца.
Элли давала ему силу, чтобы пройти до конца весь путь.
Прежде чем у него могла улетучиться решительность, он повернулся к двери, ведущей вниз.
Рокки посмотрел на него и заскулил. Спенсер нагнулся и погладил пса.
Дверь теперь стала грязнее, кое-где с нее слезла краска.
– Она была закрыта, но тогда все было по-другому, – сказал Спенсер. Ему снова вспомнился тот далекий июль. – Кто-то, наверное, отмыл все отпечатки рук.
– Отпечатки рук?
Спенсер показал на дверь.
– Начиная от ручки вверх... шли десять или двенадцать отпечатков ладоней. Они накладывались друг на друга. Это была женская ладонь с пальцами, растопыренными в стороны... как крыло птицы... и кровь была свежая, все еще влажная и такая красная. – Спенсер провел рукой по холодному дереву и увидел, как на нем снова появились эти отпечатки, они блестели при мрачном желтоватом свете. Они казались реальными, как в ту далекую ночь. Спенсер понимал, что это птицы памяти снова старались завладеть его сознанием. Их видел только он, Элли ничего не заметила. – Меня эти следы просто загипнотизировали, я не мог оторвать от них глаз. В них отражался ужас, охвативший женщину... ее отчаяние... она пыталась сопротивляться, когда ее тащили отсюда в тайный... страшный мир внизу. – Спенсер почувствовал, что взялся за ручку двери. Ладонь ощущала холод. Дрожь словно стряхнула с него годы, и его голос стал юношеским. – Я смотрел на кровь... понимая, что ей нужна помощь... моя помощь... но я не мог двинуться вперед. Просто не мог. Боже ты мой! Я не хотел идти вперед. Я был всего лишь мальчик. Господи Иисусе! Я был босой, безоружный, и я боялся. Я не был готов к тому, чтобы узнать всю правду. Но даже будучи испуганным, стоя здесь в нерешительности, я... я каким-то образом открыл красную дверь.
Элли вскрикнула:
– Спенсер!
Изумление, звучащее в ее голосе, и то, как она произнесла его имя, – все это заставило Спенсера вернуться из прошлого.
Он боялся неожиданности, но они были одни по-прежнему.
– Ночью в прошлый вторник, – сказала Элли, – когда вы искали бар... почему вы вошли туда, где я работала?
– Это был первый попавшийся мне бар.
– Только поэтому?
– Я никогда там раньше не бывал. Меня всегда тянет в новое место.
– А его название?!
Спенсер продолжал непонимающе смотреть на нее.
Элли сказала:
– "Красная дверь"!
– Милосердный Боже!
Пока Элли не подсказала ему, он не улавливал связи.
– Вы назвали эту дверь «красной дверью», – сказала Элли.
– Потому что... там было все в крови... и эти кровавые отпечатки руки.
Целых шестнадцать лет он набирался мужества вернуться в кошмар за красной дверью. Когда дождливым вечером он увидел бар в Санта-Монике с выкрашенной красной краской дверью и неоновой надписью сверху «Красная дверь», он не мог проехать мимо. Это была возможность открыть символическую красную дверь, пока он еще не был готов вернуться в Колорадо и открыть другую – самую главную – красную дверь его жизни. Его подсознание не смогло сопротивляться этой возможности, хотя сознание ни о чем не напомнило.
Именно после того как он вошел в ту символическую дверь, он сумел проникнуть в эту комнату за шкафом из сосны, и здесь он должен повернуть холодную медную ручку, которую не согрело прикосновение его руки, открыть настоящую красную дверь и спуститься вниз, в подвал. Туда, где осталась какая-то его частица более шестнадцати лет назад.
Его жизнь была скорым поездом, мчащимся по параллельным рельсам свободного выбора и судьбы. Хотя судьба ощутимо согнула рельсы выбора, чтобы сегодня доставить его сюда, он должен верить, что теперь выбор сможет повернуть рельсы судьбы и вынести его отсюда в будущее, окончательно освободив от прошлого. В противном случае выяснится, что он верный сын своего отца. С таким клеймом он не сможет жить. Ему следовало все узнать про себя.
Спенсер повернул ручку.
Рокки попятился назад, убираясь с его дороги.
Спенсер открыл дверь.
Желтоватый свет из вестибюля осветил первые ступеньки, ведущие вниз, в темноту.
Спенсер протянул руку направо и нащупал выключатель. На потолке зажглась синяя лампочка. Он не знал, почему отец выбрал синий свет. Его неспособность рассуждать, как его отец, понимать такие странные детали, казалось, подтверждала, что он отличался от этого отвратительного человека в самом главном.