Вандалы – оклеветанный народ - читать онлайн книгу. Автор: Вольфганг Акунов cтр.№ 78

Гейзерих, судя по всему, принципиально не имел ничего против латыни, еще до того, как ему пришлось ее освоить. Его римским подданным дозволялось обращаться к нему на этом языке. А одному непочтительному мыслителю по имени Винцемал вандальский царь простил его непокорство «из-за его языка», т. е. из-за его мастерского владения латынью, его достижений в области этого языка противника.

Вне всяких сомнений, латинский язык оказался сильнее вандальского. Не следует указывать на давление вандальских царей, молчащих на войне муз и другие само собой разумеющиеся феномены эпохи Великого переселения народов, чтобы уяснить себе несомненный факт: ни один германский народ не смог преодолеть поистине чудовищного превосходства древней латинской культуры, продолжавшей жить и процветать во множестве разнообразных форм и сфер. Культуры, образующей доныне неотъемлемую часть, если не базу, нашей правовой и управленческой системы, да и нашего мышления. Того, чего Европа не смогла добиться за шестнадцать столетий, тем более не могли добиться вандалы за отпущенные им историей менее чем ста лет самостоятельной государственности. Не считая единственного счастливого исключения — библии готского епископа Вульфилы — вандалы, в общем, мало уступали в плане прогресса собственной культурной жизни в Карфагене и окрест него, германцам Испании, раннего Франкского царства и остготам Теодориха Великого. В принципе, можно сказать, что вандальское царство в Африке развивалось параллельно с вестготским царством в Испании (хотя второе и просуществовало дольше, «плавно» трансформировавшись, в ходе постоянной конфронтации с мусульманами, в христианские раннесредневековые государства Иберийского полуострова).

В последние десятилетия вандальского господства в Африке, прежде всего, после ослабления религиозной борьбы между арианами и православными в правление царей Гунтамунда и Тразамунда, основными творцами и носителями духовной культуры оставались, по-прежнему, в первую очередь, покоренные — жившие в Африке со времен ее завоевания римлянами горожане, чиновники-управленцы и христианское духовенство. Однако же невольно создается впечатление, что столь высоко вздымавшиеся при Гунерихе волны религиозных конфликтов перевели все духовную жизнь из состояния терпимого завоевателями прозябания в новую эру возросшего самоуважения, уверенности в своих силах и творческих достижений. Не только римляне, но и многочисленные получившие античное образование вандалы, овладевшие и охотно пользовавшиеся латинским языком, уже в последние годы правления Гейзериха и еще в большей степени — при Гунерихе, Гунтамунде и Тразамунде — осознали, что переживаемое ими бурное время весьма способствует художественному творчеству. «Блажен, кто посетил сей мир / В его минуты роковые…»

После Гунериха, введенного в мир римской культуры еще в бытность заложником у римлян, Гунтамунд и Тразамунд также стали окружать себя поэтами и учеными, превратив вандальский царский двор в подобие дворов в Равенне и Константинополе. И, хотя воинственные клирики по-прежнему активно разжигали и поддерживали пламя духовного конфликта, поэты и ученые (происходившие уже не только из римских семейств) стали уделять в своих сочинениях внимание и светским темам. В конце концов, с момента бескровного завоевания Гейзерихом Карфагена прошло почти столетия, за которое успели смениться три поколения. Даже отцы взявшихся теперь за перо вандальских грамотеев родились не «на колесах», в ходе «вооруженной миграции», а в Африке. Общее для вандалов и римлян образование подготовило их к совместной жизни под вандальским верховенством. Начался процесс новой духовно-исторической ферментации.

К сожалению, поэтическая сила и выразительность тогдашних талантов не соответствовала величию исторического момента. Не нашлось среди вандалов своего Овидия, чтобы воспеть встречу с тысячей финиковых пальм Капсы. И ни один из пяти десятков сосланных Гунерихом на Корсику епископов не нашел в промежутках между рубкой леса для нужд вандальского флота времени, описать суровый остров, как это сделал когда-то Луций Анней Сенека. Тем не менее, главным моментом и побудительным мотивом к созданию всей этой литературы были жалобы на страдания, причиняемые вандальским племенем изящным римлянам и богобоязненным православным. Епископа Виктора Витенского мы и без того достаточно часто цитируем на страницах нашего повествованья о вандалах, в качестве ценного источника сведений о тогдашней политической и религиозной жизни. Литературную же ценность представляют лишь оставленный им в назидание потомству портрет героического епископа Евгения Карфагенского и описание страданий нескольких мучеников.

Более выдающимся литератором той поры был уже упоминавшийся Блоссий Эмилий Драконтий, состоятельный отпрыск знатного карфагенского семейства. Возможно, он был родственником Домиция Драконтия, римского магистра императорских имуществ в Африке в 320/321, и Антония Драконтия, викария Африки в 364 и 367 гг. Драконтий был известным в Карфагене ритором и занимал важную юридическую должность при проконсуле (лат. тогатус фори проконсулис). Он уже составил себе имя в высшем обществе города и при вандальском дворе, когда допустил неосторожность восславить длинным панегириком (хвалебным стихотворением) чужеземного монарха (то ли Теодориха Остготского, то ли константинопольского василевса, номинально, в качестве «римского императора», правившего и частью Африки). Отношения вандальского двора с Равенной были временами неплохими, даже дружественными и родственными, так что вряд ли прославление царя остготов Теодориха (в частности, за победу над Одоакром) могло навлечь немилость на Драконтия. А вот Второй Рим, Константинополь, как серьезный потенциальный противник, вызывал у вандальских царей опасения — уже как защитник и покровитель карфагенских православных. И потому, в общем то, не слывший у своих подданных тираном царь вандалов Гунтамунд распорядился заключить Драконтия (на которого донес кто-то из близких ему людей) в темницу, где тот даже был подвергнут пыткам. Подавленный постигшей его совершенно неожиданно бедой, Драконтий (у которого еще и все имущество конфисковали) сочинил в тюрьме свою «Сатисфакцию» («Оправдание») — длинную, буквально нашпигованную не слишком убедительными аргументами и оправданиями просьбу о помиловании. При внимательном прочтении которой бросается в глаза, что царь Гунтамунд, ее очевидный адресат, не упоминается в ней по имени ни разу. Драконтий именует его «рекс» («царь»), «принцепс» («первый из сенаторов», т. е. «император»), «регнатор» (правитель») и «доминус» («господин»), а в одной строфе — «рекс доминкве меус семпер убикве пиус» (мой всегда и везде благочестивый царь и господин»), хотя, по мнению многих авторов, употребленный Драконтием в отношении адресата своего «Оправдания» эпитет «пиус» следует в данном контексте понимать не как «благочестивый» (именно в этом значении применял его Вергилий в своей «Энеиде» к Энею — «пиус Энеас»), а как «милосердный» или «милостивый» (как писали впоследствии — «вестра пиетас» — «Ваше Милосердие», «Ваша Милость»). Одна из причин анонимности адресата могла заключаться в том, что Драконтий, приученный своей профессией юриста к разумной осторожности, не желал в очередной раз попасть в беду вследствие своей «Сатисфакции», могущей быть расцененной как панегирик — теперь уже Гунтамунду. За что, в случае насильственного свержения Гунтамунда, его преемник мог вновь подвергнуть Драконтия репрессиям. Да и константинопольский император мог, в случае отвоевания Африки у вандалов (такая возможность никогда не исключалась), привлечь римского юриста-стихотворца к ответственности по обвинению в сотрудничестве с вандалами из-за «Оправдания», упомяни Драконтий в нем Гунтамунда по имени.