В старом соборе не осталось ни капли тепла. Он был построен из сложенных друг на друга серых камней, выглядел холодным и на первый взгляд давно заброшенным. В молитвенном зале висел небольшой крест. Мы устроились в гостевой комнате: поставили стулья кругом, включили торшер и зажгли свечу в центре. Я взял предложенную молодым парнем кружку горячего шоколада и сел.
– Меня зовут Джованни, – сказал он. – Я открыл этот клуб этой весной. Сегодня у нас новенький. Давайте все представимся по очереди.
Нико из Македонии приехал сюда по программе Au pair, Ирен тоже приехала по Au pair, но из Венгрии, а Аня приехала из Грузии и работала в поле. Все рассказывали о себе с улыбкой. Их явно забавляло, что они представлялись друг другу уже не в первый раз.
Я тоже представился. Сказал, что меня зовут Эдуарду, но все зовут меня Ральдо, что я из Бразилии, а здесь уже месяц. Я рассказал, что работал в яблоневом саду, что раньше учился в университете на преподавателя английского, но окончить его не смог.
Помню, как по-доброму они все смотрели на меня. Здесь не было той стены, на которую мне приходилось натыкаться почти каждый день с тех пор, как я приехал в Ачиди. Все с готовностью слушали меня, а я – их. Потому что все мы были в похожем положении.
Я все еще рассказывал о себе, когда дверь в комнату распахнулась. На пороге стояла азиатка из конюшни. Она лишь мельком взглянула на меня и присоединилась к остальным.
– Эдуарду, можешь, пожалуйста, еще раз представиться для Хамин? – попросил Джованни.
Она смотрела на меня, скрестив на груди руки. Ее лицо по-прежнему выглядело сердитым.
Всячески избегая ее взгляда, я еще раз рассказал о себе.
– Ну, мы все уже познакомились, теперь ты, Хамин, расскажи Эдуарду о себе.
– Это обязательно? – переспросила она и перевела взгляд на меня. – Меня зовут Хамин. Я кореянка. В Ирландии уже год. Раньше я учила английский и работала в овощном магазине, а теперь работаю в конюшне.
– Ты из Северной или из Южной Кореи? – на автомате вылетело у меня, и я тут же закрыл рот.
– Из Южной. Но это еще не значит, что я из теплой страны.
Впервые на ее лице появилось выражение, в котором не было враждебности.
Все по очереди рассказывали о событиях прошедшей недели. Английским все владели на разном уровне. Нико, который знал язык лучше всех, старался говорить помедленнее, а Аня спотыкалась и, чтобы выразить свои мысли, искала слова в словаре. Рассказывая о жизни в Ачиди, все, будто сговорившись, плавно переходили на рассказы о тех местах, откуда приехали: чем они занимались на родине, что о ней думают.
Я тоже рассказал о своей жизни в Бразилии. Упомянул, что нормальной работы у меня не было и я сидел на шее у матери. Я думал, что моя история прозвучит забавно, и смеялся, но все почему-то были смущены. Особенно Хамин – она все время хмурилась и сидела с недовольным видом.
Хамин в основном рассказывала о лошадях, за которыми присматривает. Всего их было восемь, но, если восьми клиентов не набиралось, не седлали самого непослушного – Лентяя, и самого старого – Старика. «Это секрет», – подчеркнула она, но на самом деле эти двое нравились ей больше всех. А из них двоих – Лентяй. Даже когда она сама отчитывала его за то, что он не слушался, внутренне она все равно была на его стороне. «Лентяй». Когда она произнесла это прозвище, на ее лице впервые возникло довольное выражение.
Мне показалось, что мы сидели совсем недолго, но, когда я проверил время, оказалось, что прошло уже два часа. Почти всем нужно было на работу рано утром, поэтому мы начали расходиться. Все разбрелись в разные стороны от собора, но нам с Хамин было по пути.
Мы шли рядом, на небольшом расстоянии друг от друга. Дул прохладный ветер. Я думал, что, чем менее комфортно людям рядом друг с другом, тем сильнее они стараются избежать тишины, но Хамин, казалось, привыкла к такому молчанию. Мы долго шли, прежде чем она спросила:
– Дублинский аэропорт уже давно работает. Тебе бы возместили билет, почему ты не улетел?
– Не знаю, – ответил я.
Между нами снова повисла тишина.
– А ты? Почему ты работаешь в этой деревне?
Хамин промолчала, пожала плечами и сунула руки в карманы.
– Ты все время выглядишь рассерженной.
Хамин остановилась и посмотрела на меня.
– Я часто слышу это здесь. Но это не так. Прости, как ты сказал тебя зовут?
– Ральдо.
– Ральдо, я не рассержена. Не пойми неправильно.
Как бы описать выражение лица Хамин в эту секунду? Она выглядела так, как будто ее ранили мои слова. Мне стало неловко и захотелось поскорее исправить ситуацию.
– Я просто почти не общался с азиатами.
– Да, наверное. – Она сухо посмотрела на меня.
Мы шли молча, пока не добрались до ее дома.
– Позвони, если будет скучно. Если не будет других дел.
Я достал из кармана клочок бумаги и написал свой телефон. Хамин, скрестив руки, смотрела в ту сторону, откуда мы пришли. Я протянул ей листок с номером. Я все еще чувствовал вину за то, что ее обидел, но дал номер скорее потому, что был очень одинок.
За фруктовым садом находилась небольшая роща, а за ней – холмы. У их подножья можно было увидеть, как лошади Хамин катали гостей.
Неподалеку протекала небольшая река, да и холмы делали свое дело, поэтому в Ачиди постоянно стояли туманы. Обычно дымка рассеивалась часам к девяти, но особенно густой туман мог висеть и до одиннадцати. В такие дни вокруг не было видно ничего, кроме веток прямо перед глазами, поэтому мы работали с привязанными к запястьям маленькими бубенчиками, чтобы внезапно не наткнуться на кого-нибудь с секатором в руках. Когда туман постепенно рассеивался и мир снова проявлялся перед глазами, я чувствовал странное облегчение.
Я работал в тишине. Нижние ветки подрезать было легко, но, чтобы добраться до верхних, приходилось ставить лестницу. Я молча работал в своей широкополой шляпе и вспоминал о жизни в Бразилии. Сцены, которые, будто моментальные снимки, вспыхивали в памяти друг за другом, казались мне сном.
В следующий раз я увидел Хамин через два дня, вечером в пятницу. Это случилось, когда я от нечего делать шел на автобус, чтобы съездить в паб в городке неподалеку. На остановке стояла Хамин. Она была в черном, в высоких ботинках на каблуке и читала книгу. Мы поприветствовали друг друга кивками и сели в автобус. Я – в самый конец, а Хамин – в самое начало.
За окном простиралось поле в лучах закатного солнца. И на него, и на холмы, и на крыши домов падал теплый солнечный свет, отчего казалось, что небо проливалось на мир своими красками. Вспомнились чьи-то слова о том, что прекрасное утешает. Я видел красоту во многом. Утешило ли это меня? В то время я еще не знал, заслуживаю ли утешения вообще.