Эволюция человека. Книга 3. Кости, гены и культура - читать онлайн книгу. Автор: Александр Владимирович Марков, Елена Наймарк cтр.№ 123

Таким образом, при сильной межгрупповой конкуренции не возникает самой проблемы, ради которой стоило бы обзаводиться “культурой наказания обманщиков”. При слабой межгрупповой конкуренции такая культура была бы очень полезна – она сделала бы “фрирайдерство” невыгодным и тем самым спасла бы популяцию от вымирания. Но, поскольку она полезна только на групповом уровне, культурный драйв на ее основе может работать только при сильной межгрупповой конкуренции. Однако при сильной межгрупповой конкуренции эта культура не нужна, потому что “фрирайдерство” и так не развивается.

Другое дело – “мемы совести”, то есть в нашем случае мемы, побуждающие индивидов по-честному ходить на охоту. В определенных условиях они вполне могут запустить культурный драйв и заставить мозг расти. Для этого нужно сделать врожденную склонность ходить на охоту низкой, а межгрупповую конкуренцию – значительной. И конечно, нужно разрешить изобретение “мемов совести”, которые повышают вероятность того, что человек, знающий такой мем, пойдет на охоту. В этом случае культурный групповой отбор даст преимущество группам с наиболее высокоморальной культурой. Мозг будет расти ради запоминания “мемов совести” точно так же, как он это делал ради мемов охотничьего мастерства в приведенных выше примерах.

Но хватит о высоком, вернемся к нашим приземленным макиавеллиевским хитростям и охотничьим уловкам.

Мы посмотрели, как влияют на коэволюцию мозга и культуры четыре дополнительных фактора: размер популяции, изобретательность (частота спонтанного изобретения мемов), продолжительность жизни и межгрупповые миграции (рис. 12.11).

Рис. 12.11. Влияние размера популяции, частоты изобретения мемов, продолжительности жизни и частоты переходов из группы в группу на коэволюцию мозга и культуры. Результаты сравниваются с “базовой ситуацией”: комплексная культура, разрешены мемы МАК, ОХМ и БД, дорогая эволюционирующая обучаемость, умеренная межгрупповая конкуренция (G = 40). Для каждого случая показаны усредненные результаты за годы 50 000–70 000 десяти прогонов модели. “Популяция × 3”: количество ресурсов, предоставляемых средой, увеличено втрое (R = 9000), что приводит к утроению численности популяции. “Креативность × 3”: частота изобретения мемов каждой категории 0,0004 на особь в год (вместо 0,000133 в базовой ситуации). “Долголетие × 2”: вероятность смерти в текущем году равна возрасту, умноженному на 0,0005 (в базовой ситуации – на 0,002), что дает среднюю продолжительность жизни 52 года (вместо 27 лет в базовой ситуации). “Миграции 0”: особи не переходят из группы в группу. “Миграции × 4”: вероятность перехода в другую группу 0,004 на особь в год (в базовой ситуации – 0,001).

Увеличение численности популяции оказывает сильное положительное влияние на коэволюцию мозга и культуры. Культура получается богаче, мозг – больше. О предполагаемом влиянии численности и плотности популяции на культурное развитие мы говорили в первой книге (глава 3).

Увеличение креативности тоже влияет на культурное богатство (общее число мемов в культуре) положительно, но эффект намного слабее, чем при увеличении численности популяции. Например, как показано на рисунке 12.11, утроение креативности дает намного более слабый эффект, чем утроение численности популяции. Из этого следует, что положительное влияние численности населения на культурное богатство связано не с ростом числа потенциальных изобретателей, а с чем-то другим – скорее всего, просто с большим числом мозгов, способных хранить и распространять знания. Креативность не так важна, как умение учиться и учить других (см. раздел “Оптимальный способ обучения” в главе 11)!

Более того, при утроенной креативности память и обучаемость в итоге развиваются даже чуть слабее, а мозг вырастает не так сильно, как в базовой ситуации (см. рис. 12.11). Почему? Очевидно, потому, что если новые полезные мемы появляются очень часто, то можно не слишком переживать, если не удалось какой-то из них выучить: невелика потеря, не выучили этот – выучите следующий (а то и сами изобретете). Мемов кругом так много, что они как бы слегка обесцениваются. Этот эффект некоторые специалисты называют “эволюционным соревнованием” или “компромиссом” между социальным и асоциальным обучением: если сильно развивается один из этих двух способов обучения, то предпосылки для развития второго слабеют (Muthukrishna et al., 2018). В нашем случае креативность, то есть частота спонтанного изобретения полезных мемов, соответствует способностям к асоциальному обучению. Самостоятельно найти новый выгодный способ поведения (неважно, как именно: чисто случайно, методом проб и ошибок или даже путем сознательного придумывания) – это и есть асоциальное обучение. Ну а социальному обучению в нашей модели соответствует заимствование чужих мемов, для которого важны признаки ПАМ, ОБ и УЧ. В общем-то логично, что мощное развитие асоциального обучения приводит к чуть менее развитому социальному обучению. Главное – не забывать, что на одном асоциальном обучении далеко не уедешь. Никто, даже самый гениальный из гениев, не сумел бы изобрести с нуля и сотой доли всех тех культурных богатств, которые были необходимы нашим предкам для выживания уже в незапамятные времена (начиная, может быть, с ранних Homo, а то и с поздних австралопитеков).

Но вернемся к рисунку 12.11. Самый впечатляющий эффект дает увеличение продолжительности жизни – это приводит к рекордному увеличению мозга и мощнейшему культурному развитию. Почему? Очевидно, потому, что долгоживущие индивиды являются намного более эффективными машинами для хранения и распространения мемов, чем короткоживущие. Любопытно, что культура при этом становится более эгоистичной (или эгоцентристской) – ее макиавеллиевская составляющая развивается сильнее, чем охотничья. Это выглядит логично: если вы собираетесь прожить долгую жизнь, то, наверное, имеет смысл больше заботиться о себе. Но это логика обывательская, а не эволюционная. Ее можно транслировать в логику индивидуального отбора, однако культурное развитие направляется в большей степени культурным групповым отбором, а не индивидуальным. Видимо, макиавеллиевская культура становится более выгодной для группы в целом, если там много долгожителей. Это может быть связано с более оптимальным распределением ресурсов, добытых группой, на две затратные функции: охоту и размножение. Предлагаем читателю самостоятельно подумать, какой тут может быть механизм (мы сами еще не до конца разобрались).

При полной изоляции групп (то есть при нулевой вероятности перехода индивида в другую группу) коэволюция мозга и культуры идет в целом хуже. Сильнее всего страдает макиавеллиевская культура – она почти не развивается. При повышенной частоте межгрупповых миграций макиавеллиевская культура, наоборот, развивается хорошо, зато слабеет охотничья. Между прочим, это снова указывает на преимущество комплексной культуры: она позволяет мозгу расти не только при разных уровнях межгрупповой конкуренции, но и при разных уровнях межгрупповых миграций. Ну а в целом рост частоты межгрупповых переходов действует примерно так же, как и ослабление межгрупповой конкуренции: альтруистические признаки развиваются хуже, эгоистические – лучше. Соответственно, и мозг охотнее растет ради эгоистических мемов, чем ради альтруистических.