Московские коллекционеры - читать онлайн книгу. Автор: Наталия Семенова cтр.№ 27

Повесить на лестнице многометровые панно Матисса, да еще с обнаженными фигурами Сергей Иванович опасался не только из-за девочек. Он прекрасно понимал, что в Москве такую живопись сочтут откровенным издевательством: одно дело спрятать картины в кабинете, а совсем другое — повесить на лестнице. Обидеть Матисса отказом он тоже не рискнул, всячески хвалил «необычайно благородные по цвету и рисунку» эскизы, уверяя, что «вынужден подчиниться русским обычаям» и если бы не девочки, ни за что не посчитался бы с общественным мнением: «В России мы как в Италии XVII века, где ню было запрещено». Щукин пробовал найти компромиссное решение. А что, если изобразить тот же хоровод, но с девушками в платьях? — предлагал он. Или, наоборот, сохранить сюжет с обнаженными, но уменьшить формат картины, чтобы она поместилась в «частной комнате», где голых тел точно никто не увидит. Заказчик был готов идти на любые уступки, лишь бы не испортить отношений, — даже предложил за картину вдвое меньшего размера цену, назначенную за огромное панно.

Месседж, который он пытался донести до художника, был очевиден: избежать ню, избежать любыми путями. «Надеюсь, Вы найдете средства декорировать мою лестницу двумя большими панно (4 метра), но без обнаженных. Одну или две маленькие обнаженные фигуры можно было бы допустить», — просил Щукин Матисса. Потом было письмо от 27 марта, в котором Сергей Иванович в очередной раз умолял найти возможность избежать ню. Письмо было отправлено утром, а вечером из Парижа в Знаменский доставили последний эскиз «Танца». Целую ночь Сергей Иванович не спал, а утром телеграфировал на бульвар Инвалидов, что просит забыть обо всех своих предшествующих просьбах и согласен на хоровод из обнаженных фигур.

Вслед за телеграммой последовало знаменитое щукинское письмо Матиссу от 31 марта 1909 года: «Сударь, я нахожу в вашем панно "Танец" столько благородства, что решил пренебречь нашим буржуазным мнением и поместить у себя на лестнице сюжет с обнаженными. В то же время нужно будет второе панно, сюжетом которого могла бы быть музыка».

Сколь ни заманчивой казалась предложенная Матиссом идея триптиха, символизирующая три человеческих состояния — движение, страсть и созерцание, от нее сразу же пришлось отказаться (на лестнице могли поместиться лишь два панно). Цена «Танца» давно была определена в пятнадцать тысяч франков. За «Музыку» заказчик предложил двенадцать. «В моем доме много музицируют. Каждую зиму дают примерно десять концертов классической музыки (Бах, Бетховен, Моцарт)… Я полностью Вам доверяю и убежден, что "Музыка" будет столь же успешна, как и "Танец"… Все мои оговорки… аннулированы моей телеграммой… Теперь у вас есть окончательный заказ на оба панно». И ни единого слова о неприемлемости ню, лишь просьба постараться, чтобы панно «Музыка» указывало на особое отношение к музыке в его доме.

Щукин действительно был большой меломан. Играл ли сам — неизвестно, но любил музыку страстно, как и все Боткины. Тетка Мария Петровна, та, что стала женой А. А. Фета, в молодости подавала надежды как талантливая пианистка; доктор Сергей Петрович Боткин великолепно играл на виолончели, не говоря уже о писавшем музыковедческие статьи Василии Петровиче. В. П. Боткин даже умереть предпочел под звуки концерта Бетховена — заказал накануне смерти выступление квартета и долго обсуждал программу: «Музыку надо выбрать пояснее, я ведь слаб, сложное утомит меня».

После смерти жены Сергей Иванович не перестал устраивать концерты, но без того размаха, который был при Лидии Григорьевне, с розами дамам и ящиками шампанского (только с началом войны собираться стали реже, к тому же играть столь любимых им немцев считалось непатриотично). Бывал он и на концертах в Обществе свободной эстетики, которому предоставлял свой особняк у Красных ворот фабрикант и коллекционер Владимир Осипович Гиршман. Особенно любил Сергей Иванович вечера, когда играли Скрябина. Его музыка нравилась ему в исполнении Веры Скрябиной-Исакович, жены композитора. Скрябина интересовала Щукина отнюдь не только как пианистка. Она же относилась к своему поклоннику с легкой иронией и его ухаживания снисходительно принимала. В письмах приятельнице Скрябина ласково называла Сергея Ивановича «элегентным мужчиной» (интеллигентным, галантным и элегантным) и рассказывала, что тот часто приезжает в Филимоновку (останавливается в монастырской гостинице, но все время проводит у них на даче); что гувернантки девочек очарованы его блестящим немецким, дочки — конфетами, а настоятельница — щедрыми пожертвованиями. Щукин сделал Вере Ивановне официальное предложение руки и сердца, но получил отказ. Вера Скрябина хотя и разъехалась с мужем, но развода Александру Николаевичу не давала и долго еще надеялась на примирение.

Музыкальная тема, равно как и живопись Матисса, Щукина не отпускала. Не найдя взаимности у Скрябиной, он переключил внимание на ее ближайшую подругу Надежду Конюс. Мадам Конюс преподавала фортепьяно в музыкальной школе своего мужа, пианиста и композитора Льва Конюса ^[51], - по рекомендации Скрябиной Сергей Иванович определил туда приемных дочерей. Хотя официально супруги Конюсы оставались в браке и воспитывали сына и дочь, отношения в семье были на грани разрыва.

Надежда Афанасьевна была маленькой, живой брюнеткой, но отнюдь не красавицей. Шика и элегантности покойной Лидии Григорьевны в дочери директора новгородской гимназии Афанасия Миротворцева не было и в помине. И. С. Щукин говорил Беверли Кин, что в характере его будущей мачехи сочетались независимость, восторженность и женская теплота. Растерянного и раздавленного несчастьями Сергея Ивановича эти ее качества и прельстили. Больше трех лет они сохраняли свои отношения в тайне, но в конце концов Надежда Афанасьевна развелась с мужем и в начале 1914 года вышла за С. И. Щукина. На скромной свадьбе присутствовали только Иван, Катя с мужем, Аня, Варя и несколько самых близких друзей. В марте 1915-го родилась Ирина. Сергею Ивановичу шел шестьдесят второй год, а Надежде Афанасьевне исполнилось сорок четыре.

Матисс получил заказ на панно еще до начала романа Щукина с Конюс. Слушая Моцарта и Бетховена, Сергей Иванович представлял себе будущую «Музыку». Нет, панно, вероятно, являлись ему, когда играли Скрябина, чья музыка была более созвучна Матиссу. Щукину хотелось произвести сенсацию — такого в Москве никто еще не видел! Да и успех Мориса Дени, написавшего панно для музыкального салона Ивана Морозова, явно задел его за живое. «Теперь об этом говорят как о великом шедевре», — без всякой иронии писал Щукин Матиссу о морозовском зале, уверяя художника, что «гамма возгласов восхищения» изменится, как только все увидят его декорации. Сергей Иванович, хотя и подбадривал Матисса, особых иллюзий относительно успеха у московской публики будущих панно не строил. Сладострастные Амур с Психеей в морозовском дворце могли нравиться или не нравиться, но ничего вызывающего, несмотря на присутствие обнаженных фигур, в декорациях Дени не было. Панно же Матисса должны были шокировать — никаких сомнений в этом и быть не могло.