Тревис рассмеялся и покачал головой.
— Ты меня разыгрываешь?
Нора смотрела на него абсолютно честными глазами.
— Нет. Это правда.
— Лесорубы спят в специальных шапочках?
— Да. Это и есть дофнап.
Сама мысль о том, что Нора может его разыгрывать, была ему в новинку, и он попался на удочку.
— Дофнап? Почему она так называется?
— Понятия не имею, — ответила Нора.
Эйнштейн лежал на брюхе на полу и читал роман.
Перейдя с удивительной быстротой от книжек-картинок к детской литературе вроде «Ветра среди ив», он посвящал чтению ежедневно по восемь-десять часов. Ему всегда не хватало книг. Пес стал настоящим библиоманом. Десять дней назад, когда увлеченность Эйнштейна чтением начала утомлять Нору, которой приходилось держать ему книги открытыми и переворачивать страницы, они постарались придумать что-то, чтобы Эйнштейн мог сам справляться с этим. В компании, поставляющей оборудование для больниц, Нора и Тревис нашли приспособление для пациентов с недействующими руками и ногами. Это была металлическая подставка, на которой закреплялась книга; механические руки с электроприводом, управляемые тремя кнопками, переворачивали страницы и удерживали книгу в открытом состоянии. Держа зубами ручку, человек мог управлять этим устройством; Эйнштейн тыкал в кнопку носом. Казалось, псу страшно понравилось приспособление. Сейчас он тихонько проворчал что-то по поводу прочитанного, нажал одну из кнопок и перевернул страницу.
Тревис составил слово «злой» и набрал кучу очков, использовав квадрат, удваивающий очки, и Нора из своих букв тут же составила слово «виндейка», набрав еще больше очков.
— Виндейка? — переспросил Тревис, в голосе которого звучало сомнение.
— Это национальное югославское блюдо, — объяснила она.
— Неужели?
— Да. В его состав входят ветчина и индейка, поэтому оно и называется…
Закончить Нора не смогла и расхохоталась.
Тревис рот раскрыл от изумления.
— Ты меня разыгрываешь. Ты меня разыгрываешь! Нора Девон, что с тобой происходит? Когда я познакомился с тобой, я сказал, что ты — чертовски мрачная и самая серьезная женщина из всех, кого я знаю.
— И самая пугливая.
— Нет, не пугливая.
— Пугливая, — настаивала она. — Ты подумал, что я пугливая.
— Ну хорошо, я подумал, что ты пуглива, как белка, и, наверное, у тебя дома весь чердак забит орехами.
Усмехнувшись, Нора сказала:
— Если бы мы с тетей Виолеттой жили на юге, мы были бы точь-в-точь герои Фолкнера, да?
— Еще более странными, чем у Фолкнера. А сейчас, вы только посмотрите! Выдумывает разные глупые слова и шутки, заставляет меня в них верить, так как мне и в голову не приходит, что Нора Девон способна на такое. Да, ты действительно изменилась за эти месяцы.
— Благодаря тебе, — заметила она.
— Скорее благодаря Эйнштейну, а не мне.
— Нет, больше всего благодаря тебе, — сказала Нора, и ее вновь вдруг охватила робость, которая так часто парализовала ее раньше. Она отвела от него взгляд и, уставившись на свой поднос с карточками, тихо проговорила: — Благодаря тебе. Я никогда бы не встретила Эйнштейна, если бы не познакомилась с тобой. А ты… заботился обо мне… беспокоился обо мне… разглядел во мне то, чего я сама не видела. Ты меня переделал.
— Нет, — сказал Тревис. — Ты слишком много всего мне приписываешь. Тебя нечего переделывать. Эта Нора всегда была там, внутри старой Норы. Как цветок, свернутый и спрятанный в глубине бесцветного крохотного бутона. Тебе просто надо было помочь… вырасти и расцвести.
Она не решалась поднять на него глаза. Ей казалось, что у нее на шее висит огромный камень и заставляет ее еще ниже опускать голову; Нора покраснела. Но все же нашла в себе смелость сказать:
— Это так тяжело — расцвести… измениться. Даже когда хочешь измениться, хочешь больше всего на свете, одного желания недостаточно. И отчаяния тоже. Это нельзя сделать без… любви. — Она перешла на шепот: — Любовь — это как вода и солнце, благодаря которым прорастает семя.
Тревис сказал:
— Нора, посмотри на меня.
Камень на ее шее весил, наверное, сто фунтов, нет, тысячу.
— Нора?
Он весил уже тонну.
— Нора, я тебя тоже люблю.
Каким-то чудом ей удалось поднять голову и посмотреть на Тревиса. Его карие глаза, такие темные, что казались почти черными, были теплыми, добрыми и красивыми. Она любила эти глаза. Любила высокую переносицу и узкую линию носа. Любила каждую черточку на худом и аскетическом лице.
— Мне надо было первому признаться тебе в любви, потому что мне это легче сделать, чем тебе. Мне необходимо было сказать тебе много дней, много недель назад: «Нора, Боже мой, я люблю тебя». Но я не говорил этого из-за боязни. Каждый раз, когда я позволяю себе полюбить кого-то, я его теряю, но сейчас, я думаю, будет по-другому. Может быть, ты изменишь все для меня, как я помог все переменить для тебя, и, вероятно, на этот раз мне повезет.
Ее сердце часто-часто забилось. Она с трудом дышала, но все же смогла выговорить:
— Я тебя люблю.
— Ты выйдешь за меня замуж?
Нора была ошеломлена. Она ожидала чего угодно, но только не этого. Одно то, что Тревис признался ей в любви и она смогла открыть ему свое сердце, делало ее счастливой на многие недели, месяцы. Нора надеялась, что у нее будет время для изучения внешней стороны любви, как если бы это было какое-то огромное таинственное сооружение вроде пирамиды, которую предстоит узнать и рассматривать во всех деталях, прежде чем осмелиться заглянуть внутрь.
— Ты выйдешь за меня замуж? — повторил Тревис вопрос.
Это было слишком скоро, ужасно скоро, и, сидя на кухонном стуле, Нора почувствовала головокружение, как на карнавале, и ей стало страшно. Ей хотелось сказать, чтобы он так не торопился, объяснить, что у них много времени и надо все как следует обдумать, но, к своему удивлению, услышала:
— Да. О да.
Тревис потянулся к ней и взял ее руки в свои.
Нора заплакала, но это были слезы радости.
Эйнштейн, хотя и был поглощен своей книгой, все же заметил: что-то происходит. Он подошел к столу, потерся об их ноги, довольно ворча что-то.
Тревис спросил:
— На следующей неделе?
— Поженимся? Но ведь нужно время, чтобы получить разрешение и все прочее.
— Только не в Лас-Вегасе. Я позвоню в церковь в Вегасе и обо всем договорюсь. Мы можем поехать туда на будущей неделе и обвенчаться.