– Ах, этого… С Алексеем Александровичем мое знакомство носило шапочный характер, признаться.
– Прошу простить, ваше высокопревосходительство, но у меня другая информация на сей счет…
– Другая? – Витте внимательно поглядел на собеседника, тронул щепотью холеную бородку. – Ах да, конечно! Лопухин! Сейчас я попробую угадать: вы имеете в виду упорно циркулирующие в столице слухи о моем визите в Департамент полиции во время династического кризиса? И о чудовищном предложении, которое я якобы сделал Лопухину? Признайтесь, Владимир Николаевич, вы имели в виду именно это?
– Будучи лично, и отнюдь не шапочно, знаком с бывшим директором Лопухиным, я не могу представить причину, толкнувшую его поместить в личный дневник запись, названную вами чудовищной. Вот намеренное оставление им на своем рабочем столе дневника, раскрытого на этой записи, более объяснимо. Это в характере Алексея Александровича: не желая уподобляться болтливым великосветским кумушкам, он нашел способ донести ваш визит к нему до публики, а сделанные вами намеки широким достоянием гласности. Но, признаться, удивляет еще кое-что: будучи высокопоставленным лицом на правоохранном посту и получив подобное предложение, он был обязан принять гораздо более действенные меры реагирования, нежели оставление дневника на видном месте.
– Вот именно, господин полковник! Вот именно, – Витте живо поднялся из кресла и зашагал по кабинету, оживленно жестикулируя. – Если бы такое мое предложение имело место – разве не было бы первейшим долгом правоохранителя взять изменника за шиворот и официально доложить о его намерениях по инстанциям, включая наивысшую?! Ведь умолчание о заговоре само по себе является тяжким преступлением. Почему он промолчал, ежели все было так, как описано в дневнике?
– Я не знаю, ваше высокопревосходительство. Тут допустимы только гипотетические предположения…
– Какие же? – живо поинтересовался Витте, останавливаясь напротив Лаврова.
– Государь в то время пребывал в Ливадии, он был серьезно болен
[189]. Причем настолько тяжко, что просто не мог отреагировать на подобную информацию. Схватить вас за шиворот, как вы изволили выразиться? А если бы Николай отдал Богу душу и на троне воцарился бы великий князь Михаил, упомянутый в том же дневнике? Тогда участь Лопухина была бы решена. Директор определенно лавировал – если, конечно, эта запись – не плод его больного воображения.
Витте рухнул в кресло, устало потер лицо ладонями.
– Мне ясен ход ваших мыслей, господин полковник. Принимая подлую провокацию Лопухина за доказанный факт, вы считаете, что государь вправе желать смерти человеку, злоумышлявшего на него самого. И я, соответственно, не имею морального права просить о помощи и защите…
– Позвольте, ваше высокопревосходительство…
– Прошу не перебивать! Да, я был с визитом у Лопухина в один из дней династического кризиса. И не отрицаю, что мы говорили о судьбе престола, рассматривали как вариант коронацию великого князя Михаила. Но клянусь вам жизнью своего внука, что я никогда не делал Лопухину не то что предложений – даже грязных намеков на сей счет. Я не могу объяснить, почему он возвел на меня столь тяжкий поклеп. И не могу, к сожалению, доказать, что ничего подобного не было: разговор был с глазу на глаз. Могу лишь задать вам вопрос, господин полковник: если бы я желал смерти Николаю – почему же первым из всего окружения забил тревогу и призвал к ложу больного государя толкового врача? Ведь именно рекомендованный мной профессор Попов поставил государю верный диагноз и начал правильное лечение! Оставим этот разговор, Владимир Николаевич. Пусть все идет своим чередом. Вы не верите мне и не хотите помочь. Если со мной случится страшное – вам придется жить с этим…
– Но почему же вы обратились именно ко мне, ваше высокопревосходительство?
– А к кому мне обращаться, милостивый государь? Уж не к полковнику ли Герасимову? – фыркнул Витте. – Я не только целеустремленный, но и весьма осведомленный человек, Владимир Николаевич. И я знаю о вашем честном отзыве на мою персону, который вы недавно подготовили по просьбе государя. Правда, он ожидал от вас кое-чего другого…
– Благодарю за искренность, ваше высокопревосходительство. И, если позволите, отвечу вам с той же искренностью. Я не разделяю ваших взглядов на переустройство русского государства. Кроме того, я русский офицер и принимал присягу своему царю и отечеству. И никогда не пойду против своего императора, чтобы я о нем не думал!
– Да кто же вас зовет на баррикады, Владимир Николаевич? – всплеснул руками Витте. – Боже упаси! Я просил у вас другого: защиты! Высочайшая милость – назначение меня главноуполномоченным на предстоящих мирных переговорах с Японией – последняя капля для моих убийц! Мир будет позорным для России, и вы не хуже меня знаете, что в Петербурге есть мощное лобби, добивающееся продолжения военных действий. Эти люди, как и Николай, убеждены, что я сумею добиться мира – причем на наименее позорных для России условиях. Меня предупредили, что вслед мне будет послан убийца – с тем, чтобы помешать передать в печать подготовленную монографию и сорвать подписание мира! Кстати говоря, монография пока не готова для печатания. Буду дорабатывать ее после поездки в Америку – если вернусь оттуда, конечно…
– Вы полагаете, что государь сделал свой выбор в вашу пользу, при этом ничуть не желая мира? Немного странно, вам не кажется, ваше высокопревосходительство?
– Это и называется политикой, господин полковник, – устало вздохнул Витте. – Одной рукой сделать то, что обязан сделать – даже против своего желания. А другой – заботливо сунуть палку в раскрученное собой же колесо… Между тем в вашей контрразведке работают профессионалы высокого класса, я наслышан о некоторых ваших делах, господин полковник. И, признаться, весьма сожалею, что в свое время был категорически против создания вашей секретной службы. Поверьте, я говорю сейчас об этом не для того, чтобы еще раз попытаться заручиться вашей помощью.
Лавров встал.
– Ваше высокопревосходительство, мне очень жаль, но… Если бы речь шла об угрозе вам со стороны иностранных агентов, то я счел бы честью оградить великого реформатора России от их преступных посягательств…
– Я понимаю вас, господин полковник, – Витте встал вслед за гостем. – Со внутренними врагами бороться вас никто не уполномочил. Да, вас просто не поймут. Простите, что отнял у вас много времени и просил того, чего не имел права просить… Я провожу вас…
Шагая к выходу вслед за хозяином дома через анфиладу
[190] комнат, Лавров чувствовал немалые угрызения совести. По сути, он только что отказал в помощи тонущему в болоте – мотивируя это опасением запачкать рукава мундира…