Какая жалость, что на нем нет плаща! В плаще имелись ножи. Там были отмычки… и пуговицы, вовсе не такие невинные и пуговицеобразные, как могло показаться с виду. Он потер веревки о шест в надежде хоть немного их размочалить, но только ободрал руки намокшими и еще туже затянувшимися путами. Вода продолжала прибывать и добралась уже до пояса.
Карабас окинул взглядом круглое помещение. Дело оставалось за малым – освободиться от стягивавшей руки веревки, не иначе как расшатав шест, к которому его привязали, снять кандалы, выключить воду, выбраться из комнаты, ускользнув от встречи с жаждущим мести Слоном и его разнообразными прихвостнями, и смыться.
Он пошатал шест. Шест не шелохнулся. Маркиз взялся за него покрепче. Шест стоял как ни в чем не бывало.
Маркиз привалился к нему и начал думать о смерти – о настоящей, окончательной смерти. А еще о своем плаще.
– А ну-ка тихо, – прошептал ему в ухо чей-то голос.
Что-то потянуло за руки, и путы спали с них. Только когда жизнь снова заструилась по кистям, до него дошло, как туго они были связаны. Маркиз обернулся.
– Что?! – сказал он.
Оказавшееся перед ним лицо было ему знакомо, как его собственное. Сокрушительная улыбка и бесхитростные авантюристские глаза.
– Лодыжку, – сказал человек опять улыбнувшись, еще более сокрушительно.
Маркиз, однако, сокрушен не был – он поднял ногу, гость совершил некие манипуляции куском проволоки и снял с него кандалы.
– Я слыхал, у тебя тут появился повод для беспокойства, – заметил гость.
Кожа его была черна, как у самого Маркиза; рост – едва ли дюймом больше, но держался он так, словно был гораздо выше любого, кого в принципе мог повстречать на своем пути.
– Никакого беспокойства. Я в порядке, – сказал Маркиз.
– Ничего подобного. Я тебя только что спас.
Это замечание Маркиз оставил без внимания.
– Где Слон? – спросил он.
– По ту сторону этой двери, и с ним – некоторое количество работающего на него народа. Дверь запирается автоматически, когда комната заполняется водой. Ему пришлось выйти, чтобы не угодить вместе с тобой в ловушку. На это я и рассчитывал.
– Рассчитывал?
– Ну, конечно. Я следил за ними несколько часов. С тех самых пор, как услышал, что ты пустился в путь с одной из Слоновьих ищеек. Скверный поворот, подумал я, очень скверный. Ему наверняка понадобится помощь…
– Ты услышал?
– Эй, – сказал человек, немного похожий на Маркиза де Карабаса, только повыше и, возможно, кое-кто (но только не сам Маркиз) сказал бы, чуточку привлекательнее, – ты же не думал, что я дам в обиду моего младшего брата?
Они стояли по пояс в воде.
– Со мной ничего не случилось, – возразил Маркиз. – Все было под контролем.
Гость прошел в дальний конец комнаты, опустился там на колени, пошарил под водой и извлек из рюкзака что-то вроде короткого ломика. Сунув один конец под воду, он бросил:
– Приготовься. Кажется, это самый быстрый способ отсюда выбраться.
Маркиз все еще гнул и растирал пальцы, которые кололо словно иголками, стараясь вернуть их к жизни.
– Что за способ? – поинтересовался он, стараясь, чтобы его голос звучал равнодушно.
– Вот такой, – сказал его собеседник, вытаскивая из-под воды большой металлический квадрат. – Это сток.
Не успел Карабас и рта раскрыть, как брат уже схватил его и спустил в дыру в полу.
«Вроде бы на ярмарках бывают такие аттракционы», – припомнил Карабас, скатываясь вниз. Подумать только! Там, в Верхнем городе, люди даже деньги платят за такое веселье. С другой стороны, почему бы и нет, – если точно знать, что ты его переживешь?
Поток воды с грохотом нес его по трубам – все ниже и ниже, все глубже и глубже. Маркиз сомневался, что переживет веселье – и, по правде сказать, ему было совсем невесело.
Помятый и избитый после долгой скачки по трубам, Маркиз рухнул лицом вниз на большую железную решетку, судя по всему, едва способную выдержать такой вес. Он переполз с решетки на твердый каменный пол и содрогнулся.
Секунду спустя раздался звук – совершенно не такой, какого можно было ожидать. Брат Маркиза вылетел из трубы и приземлился прямо на ноги, словно давно в этом тренировался.
– Весело, да? – улыбнулся он.
– Не особенно, – возразил Маркиз и, не удержавшись, спросил: – Ты правда только что орал «Уи-и-и-и!»?
– Конечно. А ты разве нет?
Карабас неуверенно встал на ноги.
– И как же ты себя теперь называешь? – спросил он вместо ответа.
– Все так же. Я не меняюсь.
– Перегрин? Это не твое настоящее имя, – сказал Маркиз.
– Все равно оно годится. Оно ясно обозначает мою территорию и мои намерения
[103], – пояснил Перегрин. – А ты, стало быть, до сих пор прозываешься Маркизом?
– Да, потому что я, черт возьми, он и есть.
Он знал, что выглядит, как утопленник и его слова звучат не слишком убедительно. Да что там, он чувствовал себя маленьким и глупым.
– Как хочешь. Я все равно пошел. Я тебе больше не нужен. Постарайся не попадать в неприятности. Нет, не благодари.
Разумеется, именно на благодарность брат и напрашивался – и это жалило сильнее всего.
Маркиз ненавидел себя. Он не хотел этого говорить, но сказать было надо.
– Спасибо, Перегрин.
– Кстати, – вспомнил тот. – Твой плащ. На улицах поговаривают, он теперь в Пастушьей Чаще. Это все что я знаю. Так вот, совет. Я от чистого сердца – знаю, ты не любишь советы. Но плащ… попрощайся с ним. Забудь. Заведи себе новый. Честно.
– Ну, пока, – сказал Маркиз.
– Пока, – ответил Перегрин, улыбнулся и встряхнулся, будто собака, окатив все кругом водой, после чего скользнул в тень и был таков.
Маркиз де Карабас остался обтекать.
Времени у него было немного. Вскоре Слон обнаружит, что в комнате не хватает воды и мертвого тела, и отправится его искать.
Маркиз проверил карман рубашки: пакетик для сэндвичей был все еще там, а конверт внутри – цел и сух.
На мгновение он вернулся к мысли, которая донимала его с тех пор, как он ушел с базара. С какой стати юному Грибнику понадобился он, Карабас, чтобы доставить письмо прекрасной Друзилле? И что за письмо могло убедить особу из Рейвенс-корта, да еще настолько высокопоставленную, бросить придворную жизнь и полюбить кого-то из Грибного народа?
В душу ему закралось подозрение – чрезвычайно, надо сказать, некомфортное… Впрочем, его тут же вытолкали вон куда более насущные проблемы.