Записки и воспоминания о пройденном жизненном пути - читать онлайн книгу. Автор: Захарий Френкель cтр.№ 219

Улицы в Оредеже представляли собой необъятной ширины проезжие дороги, по сторонам которых беспорядочно были разбросаны дома. Сколько это создавало ненужных пустых разрывов, затрудняющих всякое благоустройство улиц. По привычке, я рано утром предпринял прогулку по окрестностям посёлка. На колхозном поле осмотрел гумно, подле которого стояли под открытым небом сельскохозяйственные машины. Посевы пшеницы густо поросли сорняком. За полем — мелколесье. Всё запущено, скудно.

После завтрака мы прошли пешком с К. О. Поляковым в районную больницу, удалённую более чем на 3 км от Оредежа и от амбулатории, и подробно осмотрели лечебные помещения и подсобное хозяйство. Колодец, откуда носят воду, — среди луга в низине, без сруба. Уборной во всём верхнем этаже больницы нет. В смысле гигиены — всё плохо, а заведующий, врач, как будто симпатичный, но без всякого понимания и стремления к больничному благоустройству и гигиене. В больнице много дистрофиков — детей и взрослых.

После совещания в Оредежском райздраве в доме партпросвещения прошла конференция врачей. Я прочёл лекцию о задачах санитарного благоустройства посёлка и учреждений здравоохранения. Затем был доклад Романова о пищевых отравлениях. Вечером мы осмотрели железнодорожную амбулаторию и родильный дом. А на заключительном совещании обсудили возможные меры для достижения благоустройства.

Возвращаясь из Оредежа, я несколько часов смотрел из окна вагона: привычная картина преобладания невозделанных пустырей, покрытых кое-где зарослями кустарников, неустроенного мелколесья и нераспаханной, впусте лежащей земли.

Летним перерывом в лекционной работе мне хотелось воспользоваться для непосредственного ознакомления с начавшимися, наконец, работами по строительству канализации в центральных частях Ленинграда. Ввиду сокращения ассигнований, работа велась только по сооружению перехватывающего коллектора по правому берегу Фонтанки. Чтобы избежать трудностей пересечения с многочисленными трубопроводами, заложенными на разной глубине (ливневая канализация, водопроводные магистрали, теплофикация, газопровод и пр.), коллектор прокладывался на глубине 12–18 м тоннельным способом. Велась щитовая проходка с закреплениями тюбингов (по типу строительства тоннелей московского метро). В управлении строительства охотно пошли навстречу моему желанию осмотреть всё производство работ по проходке тоннеля. Главный инженер, считавший себя моим учеником, так как когда-то слушал мои лекции в ЛИКСе, вместе с другими руководителями строительства показали мне надземную станцию для замораживания грунтов, нагнетания воды в гидравлические прессы, продвигающие щиты, компрессорную установку. Это был целый завод с разными цехами. Затем мы спустились на глубину 17 м и по готовой уже части тоннеля прошли несколько сот метров до работавшего щита. По пути знакомились с механической откаткой вагонет с вынутой землёй и с откачкой воды. После заделки тюбингов, бетонирования и облицовки сооружаемого канала сточные воды должны были самотёком пройти около 3 км. Затем у устья Фонтанки их надлежало поднять мощными насосами с глубины 17–18 метров и по напорным трубам сбросить в Невскую губу.

Сооружение тоннеля для перехватывающего канала — весьма сложное и дорогое дело. Требовалось соорудить мощную водоподъёмную станцию для поднятия сточной воды из глубины 16–18 м на станцию для выделения из неё ила. После этого по напорному илопроводу осадок (ил) должен был отводиться на поля у Стрельны, а сточная жидкость под напором спускаться в один из фарватеров Невской губы. Зачем же, думал я, спускать сточную воду в глубокий коллектор, чтобы она могла самотёком пройти два-три километра, а затем опять её подымать? Не проще ли, по типу берлинской радиальной канализации, из разных мест, где сточные воды подходят к Фонтанке, сразу по напорным трубам направлять их на предназначенные для орошения земельные участки к югу и востоку от Ленинграда, с последующим выпуском уже дренажных чистых вод с полей, либо передавать сточные воды по напорным трубам (меньшего сечения) на поля совхозов и колхозов для удобрительных и поливных целей?

Хорошие воспоминания остались у меня от работы в качестве постоянного консультанта в 1947 г. в Областной санитарно-эпидемиологической станции, пока руководящую роль играли там Г. И. Оримович ^[348] и Л. Е. Ривин ^[349]. Там сложился дельный коллектив молодых инициативных санитарных врачей, и мне казалось, что моя консультативная помощь не напрасна.

От постоянной напряжённой работы я отдыхал во время своих поездок в г. Пушкин. В годы, когда летом у Екатерины Ильиничны жил готовившийся к выпускным экзаменам в Академии Илик, я с ним предпринимал вечерние прогулки по парку, по берегу нижнего пруда и по соседним рощам и лугам. Как-то забывал я при этом обо всех трудностях, отдыхал от мучивших всегда тревожных вопросов… Точно не прошло после прежних моих прогулок с 10-летним сыном и недели, а ведь пронеслась целая историческая эпоха. От прежнего Детского села остались одни развалины, от санатория Дома учёных — ни следа. Через поросшие теперь сорняками его бывшие владения мы ходили прямо к коттеджам Всесоюзного института растениеводства (ВИРа). Стройные дубы аллей соединительного парка были изувечены сплошь осколками бомб и снарядов, иные дубы свалились. От берёз и елей остались только пни, либо голые стволы. Среди зарослей местами зияли огромные воронки от взрывов авиабомб в 1–2 т (воронки — 16 м в поперечнике). Здесь стояла тяжёлая немецкая артиллерия, обстреливавшая Ленинград. Теперь эти воронки обратились в круглые пруды, окружённые вокруг валами вывороченного при взрыве песка. Эти воронки напоминали украинские «кружки» среди полей: круглые озерки, глубокие настолько, что они питаются родниковой водой, не замерзают зимой и на них зимуют утки и гагары. «Не возникли ли эти „кружки“ от падения метеоритов, болидов?» — фантазировал я, смотря на эти возникшие от падения бомб и крупных снарядов правильной формы круглые пруды.

До войны, во время прогулок в 1922–1940 гг. в соединительном парке по лужайкам у дубовой аллеи, по низинам, поросшим кустами ив и ольхи, в лесных опушках с елями и лиственницами меня всегда поражало неисчерпаемое богатство природы, разнообразие видов растений и цветов… Теперь же, в 1946–1952 гг., опять гуляя в привычных знакомых местах, искажённых глубокими воронками, мне казалось, что нет прежнего богатства природы, однообразна зелёная лужайка, не видно желтоголовиков и вероник, колокольчиков и горечавок. Нет и прежнего обилия бабочек и стрекоз, не слышно непрерывного пения зябликов, славок, певчих дроздов, а на опушке с поля не слышно всегдашнего пения жаворонков. Вся природа обеднела звуками, красками, неумолчным движением. Но, останавливаясь и сосредоточенно всматриваясь вокруг себя сквозь туманную лесную дымку, вслушиваясь и вдумываясь, я понял, что это сам я стал менее восприимчив, а не природа обеднела.

Изоляция от богатств и неисчерпаемости движений в природе произошла вследствие ослабления моего зрения и слуха. Я уже не вижу в траве мелких цветов и мелких бабочек. Нет прежней остроты слуха, нет прежней восприимчивости к таинственным шорохам, трепету листьев, жужжанию насекомых. Отмерла не природа, а я перестаю постепенно жить с нею — умираю я. Когда наступает смерть? Тогда только, когда прекратилось дыхание и перестало биться сердце, или много раньше — шаг за шагом, когда слабеет зрение, выпадает один, другой зуб, утрачивается тончайшая и затем более заметная чувствительность и отзывчивость, тускнеют восприятия — подвигается к своему завершению замирание и омертвение человека.