Записки и воспоминания о пройденном жизненном пути - читать онлайн книгу. Автор: Захарий Френкель cтр.№ 189

24 декабря. Разбитость после вчерашнего 20-километрового дневного марша (считая в оба конца). Утром с натугой обычная работа: ставни открыл, принёс дрова в кухню и для двух печей и пр. Днём закончил разборку случайных остатков моего личного архива. Жалко уничтожать хотя бы эти жалкие остатки переписки. Просматривая, переживаешь протекшую безвозвратную жизнь. Во второй половине дня заготовил корзину растопок. Весь день, весь вечер и ночь чувство ноющего голода Ощущение безысходности. Не выжить. Картошка и всё другое на исходе. Последние остатки сухарей. Но это так безнадёжно мучительно и деградирующе унизительно — алкать. Заметно стали падать силы. Двигаться трудновато. Ноги слабо держат и худо действуют. Сон потерян. Но голова работает без устали. Планы для работы рождаются, развёртываются, оформляются, мысли занимают и увлекают.

Голод и полная невозможность утолить его ощущается как затягивающаяся на шее петля. Выхода не видно. Кругом — смерти и смерти. Преимущественно мужчин. Несут без гробов, везут на санках, — куда ни пойдёшь. Завтра 25 декабря. Если доживу, будет мне полных 72 года. Просижу дома, идти нет сил, а сообщения никакого. Трамваи замёрзли и замерли. Хотелось бы закончить «Мемуары» Ив. Андр. и 2) написать письма Жене и Марусе, Лидиньке, Лёле, Котику, Круглякову, Екатерине Ильиничне…

25 декабря. В 10 час. пришла Т. Ст. Соболева. Принесла поздравительное послание от сотрудников кафедры с исполнившимися мне 72 годами и весть об увеличении хлебной выдачи на 100 гр. (с 250 по 1-й категории до 350, а для иждивенцев со 125 до 200 гр.). Это известие как объективное подтверждение ослабления или разрыва, либо — прорыва кольца блокады вызвало в доме большую радость. Татьяна Степановна подняла вопрос о разработке темы «Демографические сдвиги в условиях осаждённого города». Я написал в учебную часть записку в обоснование этой темы. Сообщила о возбуждении в Горкоме партии дирекцией вопроса о выдаче мне рыбьего жира и глюкозы. А у меня горький привкус — много внимания и чести, а от активной деятельности — отодвигание; значит — ценят, хорошими словами балуют и жалуют, но в моей работе особой нужды не видят: и без неё, т. е. без моей работы — худа не будет, обойтись можно. Но я хочу условий и возможности работать, действовать, а не бессодержательного и пустого занятия — срезания купонов с нажитого капитала, с признания заслуг. Будет что кушать, и я буду проявлять активную работу и почин, буду преодолевать все трудности для развития, совершенствования, углубления и расширения подготовки настоящих леч[ебно]-сан[итарных] профкадров.

Весь день и вечер прошёл в обстановке улучшающихся бытовых условий: электрический свет и вода — без перерыва весь день. Хорошо протоплены две печи, хлеба съел 350 гр. Во второй половине дня — кофе с замечательным пирогом из отсева из месетки, изготовленным Зиночкой, и мясное — из трупа собаки. Чувство голода заметно ослабело и не мешало обдумывать программы и планы больших будущих работ и внимательно штудировать «Мемуары» Ив[ана] Андр[еевича] Дмитриева. Их не успел закончить и к часу ночи. А кругом атмосфера гиперестезии: слёзы, упрёки, укоры. И жалко, и больно, и полное бессилие помочь. Всё даёт обратные результаты. А параллельно всему животное чувство голода. Всегда, день и ночь, после еды — ещё обострённее, ещё мучительнее, чем до еды. Так остро одно желание, вытесняющее всё красочное, тонкое, сложное сплетение стремлений, чувств, желаний, переживаний высшего порядка, одно алиментарное ^[310] неукротимое желание — поесть хлеба, целую краюху, целый батон! Всё глохнет, тускнеет, обращается в скудную пустоту по сравнению и под плетью этого «безусловного» голоса организма. Высшая нервная деятельность принижается до уровня её у несчастного нашего пса Норда, так же устремлённого на зов организма к еде, как и я.

26 декабря. Сегодня ночью электричества не было. Сон бежал от меня. Между прочим, пробегал мысленно все этапы моей жизни. Как складывалась моя личность: совокупность приёмов действия и поведения; и переживания, мысли, стремления, их сопровождающие. Сколько полных захватывающего интереса и драматизма положений! Сколько богатых содержанием встреч в жизни с людьми первого ранга — с драгоценными алмазами и самоцветами человеческого мира: Лукьянович, Анна Ник. Деген-Ковалевская, Ник. Александрович Огородников, Иван Васильевич Шулепников, Кокошкин, Пётр Иванович Куркин, Подвысоцкий Влад. Валериан, Савва Артемьевич Самофал и др. Писать систематические воспоминания или заметки — этого я не могу: неисчерпаем материал и, главное, у меня нет желания всё и все положения освещать и фиксировать. Этого я сделать не смогу. Есть слишком много событий, дел и явления, которых касаться или устанавливать и документировать не могу. Но всё же думаю, что следует завести отдельную папку для отрывочных моих некоторых воспоминаний и заметок.

28 декабря. Ни утром, ни днём, ни ночью не было электричества. При моём слабом зрении у письменного стола работать не мог. Обычный круг утренних работ в полной темноте (принёс дрова со двора, заправил печи, устроил место для сбора золы из печей на удобрения). Поражает выносливость и энергия Зиночки по отстаиванию нашей жизни от голодной смерти. При её болезнях она много раз и подолгу стоит в очередях. За 45 руб. купила на рынке 100 гр. хлеба. За такую же сумму с придачей двух пачек табаку — одну небольшую кормовую свёклину, из которой Любовь Карповна сварила сегодня свекольный суп, выменяла свои платья на 1 получку масла, была в ветеринарной лечебнице, купила 100-граммовую шоколадную плитку за 110 руб. с вещевой придачей, стояла на 20-градусном морозе часами в очередях. А в доме — атмосфера напряжённого страха и боязни взрывов слёз и рыданий у Любови Карповны. Она всё отдаёт нам: и свою часть хлеба (из 125 гр.!), и кусочки сахара и пр. Поэтому питание её особенно подорвано, а на почве нервной дистрофии — раздражённость, отсутствие торможения, лёгкая общая возбудимость — слёзы, рыдания, как в период голода 1919–1920 гг. Сегодня — при ослепительно красивой погоде — мороз до 17–20 градусов, иней, ещё свежий чистый снежный покров. Я оставался во дворе не только утром, но и днём: получал пенсию, был на почте, где, однако, открыток не достал; работал в сарае и пр. и, наконец, вечером — просто прикован был красотою зимнего неба с Венерой, Луной и Юпитером. Но такое пребывание на дворе обостряет чувство голода до невыносимости, до полного подавления способности владеть и управлять собою.

29 декабря. Утром — с 8 до 9 час. выполнял работы дворника. Затем ходил к Круглому пруду узнавать об очередях. Между бараками повсюду у входов вылиты помои и нечистоты. Очевидно, канализация замёрзла. Неуютно. Холодно. Мучает голод до совершенного отчаяния. Днём идти в город нет решимости и сил, но нет моральной силы переносить попрёки со стороны Любови Карповны, [так] что всё равно нужно идти в институты и там добиваться улучшения положения с питанием или с эвакуацией, или с чем угодно… Решил завтра пуститься в путь пешком, хотя и чувствую, что сил не хватит проделать марш в 20 километров и при том — бесцельно. Ни днём, ни вечером, ни ночью нет света. Ни писать, ни читать не удаётся. Систематически пересматриваю сохранившиеся в памяти обрывки событий и периодов за всю жизнь. До гимназии — отец, Яша, Вера, Лукьянович, Лукашевич, Мостищи, отец Антоний, отец Семён Слободской… 1 марта 1881 г. и т. д. Потом останавливаюсь на людях периода гимназии. Война 1877–78 гг., пленные турки. Милый дружественный «Осман-Паша», Чайковский, Закревские, Солодкий, дядя Миша.