Записки и воспоминания о пройденном жизненном пути - читать онлайн книгу. Автор: Захарий Френкель cтр.№ 149

По пути из Мурманска мы остановились у станции Апатиты, где велись обширные работы по строительству новой железнодорожной ветки и расширению станции. Время было трудное. И всё же, во что бы то ни стало, нужно было осуществлять противоэпидемические меры. После целого дня осмотров мы зашли пообедать в столовую для землекопов и строительных рабочих. Мы уже осмотрели несколько подобных столовых, знакомясь с условиями пищевого снабжения рабочих. Эта столовая, как и другие, помещалась во временной лёгкой постройке, в длинном сарае из неотёсанных досок. Но в отличие от других столовых, в этой столы были покрыты светло-голубой клеёнкой, стены убраны ветками хвои, на каждом столе стоял букетик цветов. Это были ветки каперского чая со спиреей и можжевельником. Обед подавала прислуга в чистых белых передниках. Порядок, чистота и забота об уюте и красоте стояли в таком контрасте с условиями и возможностями того времени, что мне захотелось отметить это. После обеда я попросил дать книгу для записи посетителей. Таковой не оказалось, и тогда я попросил книгу для жалоб. Это вызвало у обслуживающей наш стол девушки сильнейшее беспокойство. Книга для жалоб была ею принесена, но вместе с книгой пришёл и сам заведующий (он же и шеф-повар). Мы дали ему прочитать в жалобной книге похвалу, подписанную двумя врачами и инженером, за чистое содержание полов и столов, за убранство можжевельником и хвоёй стен, за заботу о некоторой красоте и пожелание, чтобы примеру этой столовой последовали и все другие столовые для рабочих. Оказалось, что этот устроитель столовой только недавно стал выселенцем в Заполярье, а до этого он работал в прежнем Петербурге в ресторане Палкина, и, как профессиональный пищевик, проявлял свои привычные навыки ресторанного работника.

В Кеми мы с Сангиным простились с К. О. Поляковым, оставили гостеприимный санитарный вагон и прошли на пристань, чтобы пароходом плыть в Архангельск. Пароход опаздывал, его не было видно в море, но его ждали с часу на час. Мы расположились на берегу «студёного моря». Время тянулось. Н. П. Сангин уже достал где-то удочку, приманку и предался рыболовной страсти. Когда, наконец, пришёл пароход, нам, не без преодоления самых неожиданных препон удалось познакомиться с капитаном и при его благожелательном заступничестве приобрести билеты для проезда в Архангельск с питанием наравне с судовой командой. Забрались мы в каюту на подвесные койки и предались отдыху.

Поздним вечером пароход отвалил от причала. Ветер был свежий, всё более усиливающийся. Мой спутник оказался достаточно чувствительным к качке и через несколько часов приятного морского покачивания вынужден был искать помощи и убежища на палубе. На следующий день мы несколько раз приближались к изумрудно зелёным берегам и заходили в длинные узкие горловины, чтобы принять десяток-другой широких бочек с сёмгой, которую подвозили на лодках поморы, вернее — поморки. Так как мужчин вообще на лодках не было, то и гребли, и управляли, и ловко подавали бочки из прыгавших по волнам лодок крепкие поморки, очень часто с одним, а то и с двумя детьми.

Пожалуй, ни в Крыму, ни на Черноморском побережье Кавказа не найдётся видов, более захватывающих своею причудливою красотою, чем Кандалакшская Губа. Пароход держит курс прямо к высоким берегам, покрытым лесом. Лес покрывает и гору, высящуюся за обрывами береговой линии. Неожиданно открывается узкая полоса моря, рассекающая берег, и по этой полосе между зелёных гористых берегов всё дальше пробирается пароход. Своеобразный вид имеет впадающая в Губу река Нива. Широкий и мощный поток её падает по каменному руслу с явно выраженным наклоном к морю. Ударяясь о береговые камни и утёсы, река рокочет среди своих лесистых берегов. Тогда (в 1930 г.) ещё не были построены и не строились на этой причудливой заполярной реке Ниве перегораживающие и сковывающие её русло плотины, и мощь энергии стремительно падающих её вод ещё не была поставлена на службу народного хозяйства. Полные воды реки неслись с какой-то спокойной неимоверной быстротой по наклонному ложу под рокот и говор воды. Именно рокот, а не рёв и не шум, как рёв водопадов или шум морского прибоя.

В Кандалакше пароход имел длительную стоянку. Я и мой спутник Сангин решили пройти от пароходной пристани по берегу реки километра два вверх, чтобы посмотреть места, предназначенные для развёртывания уже запланированного тогда будущего обширного промышленного и железнодорожного строительства.

Наше путешествие затянулось, и нужно было торопиться обратно к пароходу. Уже слышен был его первый гудок. Я предложил сократить путь, спрямив его: идти, не держась берега реки. Но моему спутнику казалось, что это уведёт нас в сторону, и он настаивал на возвращении по береговой тропинке. Времени на споры не было, и я быстро пошёл по сокращённому пути, а он по старому. Когда я пришёл к пароходу, уже готовились снимать мостки. Я сильно тревожился, просил помедлить, не сниматься с причалов, и был обрадован, когда, наконец, после тревожных пароходных гудков увидел бегущего Сангина.

Весь следующий день при безоблачном небе, но свежем беломорском ветре пароход наш шёл вдоль южного берега Кольского полуострова. Временами он настолько приближался к берегу, что всё на нём было видно без бинокля. После протяжного, но мощного гудка у берега можно было заметить какое-то движение. Казалось, что стая уток плывёт наперерез курса парохода. Они обрисовывались всё яснее. Вскоре стало видно, что это не утки, а лодки, быстро резавшие волны под сильными ударами вёсел в руках крепких проворных поморских женщин, не чувствительных к пронизывающему холодному беломорскому ветру. Они быстро сдавали свои бочки с сёмгой и подхватывали спускаемые им тюки для их рыболовецких колхозов, успевая в то же время держать вёслами прыгающую лодку, ткнуть детям гостинцы, и метким, крепким словцом вызвать общий смех над каким-нибудь зазнавшимся грубияном из судовой команды. Всякий раз поведение детей, иногда совсем малых, в этих треплющихся на волнах лодках вызывало моё изумление их закалкой.

В Архангельск мы прибыли ранним утром. Нас там ждал А. Г. Подвысоцкий. В гостинице была подготовлена комната. Оставалось ещё часов 7–8 до начала рабочего дня, и нам было предоставлено это время для «отдыха после утомительного пути». Но путь-то был освежающий, укрепляющий, а не утомительный. И лишь только мой спутник уснул, я ушёл, чтобы путём личных впечатлений оживить все мои сведения и представления об Архангельске, о торфяниках, на которых проложены без необходимых мелиоративных мер его улицы, о его «безнадежно заболоченных» ближайших окрестностях. Все имеющиеся в печати старые и новые материалы о санитарных условиях Архангельска и лесопильных заводов его района, а также отчётно-статистические материалы, какие только можно было получить по Архангельску, я проштудировал дома, перед поездкой. Впечатления мои при первой многочасовой прогулке по Архангельску в одиночку, когда внимание не отвлекается разговорами со спутниками, были очень ярки и поучительны. Я вышел из гостиницы на улицу, мостовая которой состояла из отборных тёсаных сосновых брёвен. Это было явное безумие и очевидное финансовое вредительство. Ведь в Архангельск из далёких краёв пришли брёвна, как предмет нашего обеспеченного экспорта, это была наша валюта, а её употребляли здесь на мостовую, которая быстро растрясалась в силу неравномерной осадки мощных слоёв торфа, подстилающего улицу. На улицах не было глубокого дренажа, прорезывающего весь слой торфа до дна, и отводящего грунтовые и верховые воды. Я вышел до конца улицы за город. На торфяниках кое-где были кустарники ползучей берёзы, и тут же были обширные свалки вывезенного, очевидно, из каких-то складов, мороженого и отчасти подгнившего картофеля. Были свалены целые десятки тонн. Но ведь мороженый картофель можно было перемыть, размолоть и сделать из него весьма ценный картофельный крахмал, а вместо зловонных свалок фекальных нечистот на торфяниках можно было устроить торфо-фекальные компосты и употреблять компосты затем для удобрения капустных грядок. Такие бесхозяйственные «мелочи» бросались в глаза повсюду.