Записки и воспоминания о пройденном жизненном пути - читать онлайн книгу. Автор: Захарий Френкель cтр.№ 113

За лето мне удалось скопить несколько сот рублей, и я до возвращения Любови Карповны, надеясь заслужить её одобрение за мои строительные улучшения, купил на лесном складе дешёвые доски и постлал их лагом на просторном чердаке, чтобы ещё больше отеплить потолки в комнатах, защитить чердак от пыли и создать полную возможность держать его в чистоте. На чердаке под черепичной крышей, высоком и светлом благодаря большим окнам в торцах, я устроил из дюймовки большие закрывающиеся книжные шкапы для размещения книжных и журнальных накоплений. Они и теперь служат своему назначению. Однако, к моему удивлению и большому огорчению, по возвращении Любови Карповны мои строительные новшества не встретили одобрения; напротив, я заслужил лишь упрёки за ненужную расточительность.

В 1916 г. у нас возобновились дружеские отношения с семьёй Александра Фёдоровича Никитина. После переезда из Нижнего Новгорода в Петербург Александр Фёдорович окончательно сосредоточил свою работу на кафедре гигиены в Институте усовершенствования врачей. Он был ближайшим помощником Григория Витальевича Хлопина и на этой кафедре, и во врачебно-санитарном отделе Министерства народного просвещения. Я очень ценил составленную А. Ф. Никитиным книгу в помощь санитарным врачам: «Практическое руководство по способам санитарно-технических обследований и основных санитарно-гигиенических исследований». Затем Александр Фёдорович переключился на исследования по школьной гигиене. Его книга по гигиенической оценке учебников положила у нас начало гигиеническому нормированию печатных изданий вообще и в особенности школьных учебников и литературы для детей. Жена Александра Фёдоровича — Мария Максимовна Бокаушина была близким другом Любови Карповны. Ещё в 1895–1896 гг. они вместе учились на курсах лекарских помощниц у Лесгафта. Я тоже хорошо знал её по летней работе в больнице для судорабочих в Новой Ладоге. Среди большого числа студенток, сменявших друг друга на работе в Новоладожской больнице, Мария Максимовна выделялась своим живым деятельным характером, самостоятельностью и прямотой в суждениях. Теперь она много внимания отдавала своим детям. Все её девочки были примерно одного возраста с нашими старшими дочерьми. Любимцем в семье был младший мальчик дошкольного возраста.

У Никитиных в дни приёмов мы встречались с Николаем Абрамовичем Викдорчиком и его сестрой Елизаветой Абрамовной. У них же мы познакомились с В. Н. Катиным-Ярцевым. Он был доцентом при кафедре болезней уха, горла, носа в Военно-медицинской академии, при кафедре В. И. Воячека и консультантом в нескольких госпиталях. Производил впечатление знающего и уверенного в себе специалиста; со студенческих лет сохранились у него связи с социал-демократическими левыми кружками. Когда сейчас я вспоминаю о нашем знакомстве с Катиным-Ярцевым, у меня встают в памяти волнения и трагический ужас, пережитые мною и всей нашей семьёй после операции по удалению аденоидных носоглоточных разращений осенью 1916 г. у нашей дочери Лидиньки.

Ей было тогда 14 лет, она часто страдала ангинами, а аденоидные разращения затрудняли у неё дыхание и вызывали головные боли. Катин-Ярцев после тщательного обследования посоветовал хирургическое удаление этих разращений. Операцию произвёл он сам лично. Присутствовала и помогала ему при операции Екатерина Ильинична. Лидинька, решившись на операцию, перенесла её стоически. У меня не было убеждения в неизбежной необходимости операции. Я не мог подавить в себе волнение и сострадание к Лидиньке. После операции, прошедшей, по его мнению, совершенно благополучно, Катин-Ярцев уехал, а Екатерина Ильинична осталась — больше для спокойствия Любови Карповны и моего.

Через несколько часов, невзирая на все меры, кровотечение из оперативной раневой поверхности настолько усилилось, что больная невольно заглатывала большое количество крови. Это вызвало сильную рвоту с кровавыми сгустками. Проглатывание кусочков льда не помогало, рвотные движения и напряжение её ещё больше усиливали потерю крови. С трудом по телефону удалось связаться с Катиным-Ярцевым. Он был очень удивлён. Всё, что он мог предположить, — всё было уже перепробовано. Потеря крови была так велика, что Лидинька явно слабела. Было невыносимо мучительно видеть и переживать безысходность положения. У меня были минуты полного отчаяния. Только к утру кровотечение прекратилось. Совсем ослабевшая Лидинька была в полузабытье. Всё это время оставалась у меня тревога, что опять возобновится рвота сгустками крови. Надежду и самообладание мои поддерживала Екатерина Ильинична, всю эту бесконечно тянувшуюся тяжёлую ночь дежурившая у постели больной. Только исподволь оправилась Лидинька от последствий потери крови. У меня во всю последующую жизнь не изгладилась боль и смертельная тревога этой ночи.

С последними месяцами 1916 г. связаны гнетущие воспоминания и о моём заболевании тяжёлой глазной болезнью, в результате которой я в течение почти двух месяцев был лишён зрения. Поздней осенью я выкапывал в лесных зарослях молодые самосейные ели и переносил их для посадки вдоль забора «Полоски». Мне хотелось создать из елей, когда они разрастутся, живую зелёную защитную полосу для сада и дома с северной стороны. При этой работе я поранил еловой веткой с иглами правый глаз. Задета была и роговица. В амбулатории глаз промыли, и впустили несколько капель атропина. По-видимому, у меня была какая-то повышенная чувствительность к атропину. Сильнейший конъюнктивит и боли долго не поддавались никакому лечению. Наконец, недели через две или три, я смог вернуться к работе в лаборатории Главного военного госпиталя. После нескольких дней работы, состоявшей преимущественно из приготовления и микроскопирования препаратов из мокроты для выявления пневмококков и коховских палочек, с таким трудом излеченный конъюнктивит возобновился и сразу же принял необычно тяжёлый характер. Встревоженная Любовь Карповна устроила мне приём у Беллярминова, а затем у Н. И. Андогского. Оказалось, у меня краевой кератит ^[201]. Болезнью были поражены оба глаза. Применение атропина резко ухудшило положение. Воспаление затянулось надолго. Мне приходилось оставаться в комнате без света и носить повязку на глазах. Неустанный уход, промывка мне глаз, заботы и тревоги, поездки со мною на приёмы к глазным врачам — всё это легло на плечи Любови Карповны. Были дни, когда казалось, что у меня развивается панофтальмит ^[202]. В то же время мучили ревматические боли в суставах. Только с февраля болезнь стала отступать. Вопреки требованиям навещавшего меня систематически доктора Ерёмича, настаивавшего на строгом постельном режиме, я стал вставать, превозмогая боли в ногах, общую слабость и резкое ослабление зрения, начал выходить во двор, разгребать снег, колоть и носить дрова.

Я чувствовал большую признательность к исключительно внимательному, благожелательному доктору Ерёмичу, принявшему горячее участие в постигшей меня беде, и не хотел вызывать его недовольства нарушением безусловных требований о соблюдении постельного режима. Всякий раз, ожидая его прихода, я лежал в постели. Я пытался убедить его, что движения, занятия — это необходимое условие жизни организма, питания его тканей, венозного и лимфатического оттока; что только благодаря занятости достигается отвлечение от болей. В его глазах врача-специалиста — это были вздорные соображения строптивого пациента, и он с удовлетворением указывал как, благодаря назначенному им постельному режиму, состояние моё улучшается. Оно, действительно, быстро улучшалось, но только в меру всё более полного перехода моего к работе во дворе. В связи с этим шло улучшение аппетита, самочувствия и общего настроения.