Записки и воспоминания о пройденном жизненном пути - читать онлайн книгу. Автор: Захарий Френкель cтр.№ 107

Вечером того же дня я стал свидетелем неожиданной сцены нарушения дисциплины солдатами. Когда в девять часов вечера по обычному сигналу трубача солдаты собирались на вечернюю молитву, и послышалась команда снять шапки, в нескольких местах слышались брань, пьяные возгласы. Солдаты оставались в шапках. Было немало пьяных. За нашим госпиталем в спуске к реке были установлены орудия мортирного батальона. Ночью нам начали непрерывно подвозить из расположения стоявших впереди полков раненых. Это была страшная ночь. Хирург целую ночь и утро следующего дня без отдыха производил сложные операции: ампутировал конечности, тампонировал после соответствующих полостных операций. Мы, другие врачи (включая меня), делали перевязки, промывали раны, ассистировали при операциях. Все кровати оказались занятыми. Пришлось класть раненых во дворе.

В довершение всего у нас по-прежнему недоставало воды. Начался обстрел. Рвались шрапнели, и это затрудняло поднос воды из реки. По-существу, работа шла автоматически. Никакого приказа нам дано не было. Укладывая раненых во дворе, я видел, как мимо нас уходили отступающие войска. Везли орудия, шла пехота, наконец понеслась казачья конница. Во двор зашёл весь в поту большого роста какой-то офицер, судя по погонам — артиллерийский полковник, обратился ко мне, прося пить. Я показал ему на заполненный ранеными двор. «А что вы тут мешкаете?» — сказал полковник Бек. «А что же нам делать? Ведь мы никакого приказа не получали!» «Какой там приказ!» — ответил он. — «Ведь ночью все штабы ушли, не до вас им было. Грузите раненых и скорее уходите, пока сзади есть прикрытия».

Я немедленно доложил об этом дивизионному врачу Ларисову. Старик был не вполне трезв, однако сразу оценил положение, увидев уходящих мимо нас казаков. Полковник Бек, уходя, посоветовал уложить раненых в телеги, освободившиеся от мешков муки, привезённых ночью. Всё продовольствие было свалено в поле в кучи, мы уложили раненых в наши 32 носилочных повозки и в 193 телеги и двинулись из Сольдау по той же дороге, по которой неделю назад вошли в город. Был жуткий момент, когда показалось, что мы не сможем взять всех раненых и придётся нескольких наиболее тяжёлых оставить, а с ними и кого-нибудь из врачей. Раненые молили не оставлять их. Ларисов приказал бросить жребий, кому из нас, младших врачей, оставаться. Но в это время мы остановили несколько полковых повозок, ехавших по дороге. Я настойчиво потребовал, чтобы они заехали во двор и взяли раненых.

По той же временной переправе через р. Сольдау, сооружённой из наспех сваленных придорожных тополей, вышли мы из города. И здесь глазам представилась страшная картина беспорядочного отступления самых разнообразных воинских частей и формирований. Тянулись артиллерийские части; неслись на рысях группами и в одиночку, обгоняя пехотные батальоны, кавалеристы; по дорогам и без дорог, куда ни глянь, тянулись обозы, кухни, шла без строя и в строю пехота.

Мы шли на Илово. День был жаркий, всё было окутано пылью. Я шёл пешком, отдав свою двуколку для раненых. Перед нами в разных местах рвались снаряды. Казалось, что мы идём прямо на обстреливаемые перед нами площади. Снаряды рвались всё чаще. Солдаты роты носильщиков кое-где отбегали от вереницы наших двух с лишним сотен телег, на которых лежали и сидели беспомощные люди, требовавшие наблюдения. Я обходил все телеги. Спокойно и дружески разговаривал с ранеными, стремясь вызвать у них презрительные насмешки над теми, кто метался из стороны в сторону, теряя спокойствие. Ведь совершенно же ясно было, что убежать было совсем некуда: мы были видны со всех сторон и являлись хорошей целью для обстрела. Нужно было выполнять приказ об отступлении в Илово, где была приготовлена стоянка на ночь. Но там, впереди, где должно было показаться Илово, вздымались к небу столбы чёрного дыма от пожаров, вызванных артиллерийскими снарядами.

Я видел, как в разных местах офицеры — пешие и на лошадях — собирали солдат, у которых были винтовки, вели их поодаль от дороги и развёртывали цепи. Но кое-где солдаты подымались и бежали к дороге, чтобы смешаться с беспорядочными массами отступающих.

Настоящая паника началась как-то неожиданно и сразу охватила всё поле и все дороги, по которым шли преимущественно обозы и нестроевые части. По дороге, в сопровождении ординарца, быстро пронёсся рысью офицер, повторявший громко и внятно команду о развёртывании охранных стрелковых цепей слева от дороги, откуда, по-видимому, была опасность появления немецкой конницы. В этой команде слышны были слова «немецкая конница слева». Передние обозы понеслись, за ними безудержно бросились бежать, кто во что горазд, все, кто только мог. Я по своему характеру отношусь к людям робким, но всякая бессмысленная паника вызывает у меня непреодолимое чувство отвращения и презрения. Я пытался стоять, удерживать, стыдить.

Когда я увидел, как офицер шашкой пытается обрубить постромки лошади, запряжённой в парную телегу, я с двумя нашими солдатами из роты носильщиков пытался его удержать, стыдил его, как презренного труса. В конце концов, мы отобрали у него шашку. Он производил впечатление обезумевшего, невменяемого человека. Мимо нас в хаотическом беспорядке неслись военные повозки, с которых на ходу выбрасывали ящики и утварь. На дороге оставались телеги без лошадей. Это была самая отвратительная и унизительная картина, какую только можно было себе представить. К счастью, обстреливаемая артиллерией площадь была неглубокой и, выйдя из-под обстрела, мы ещё засветло добрались до Илово. Здесь постепенно собирались размётанные паникой отступавшие и находили свои части.

Придя позже других врачей (так как я был без лошади), я воспользовался всеми удобствами подготовленного ночлега. Наши линейки и телеги с ранеными были, к счастью, целы. Нужно было с утра передавать раненых в подошедший поезд. Но утром произошло нечто гораздо худшее, чем то, что я видел по дороге из Сольдау.

Когда на восходе солнца я вышел умываться, совсем невысоко, сверкая в лучах только что взошедшего солнца, приближался дирижабль. По обыкновению отовсюду началась стрельба из винтовок и револьверов. Дирижабль пролетел прямо над нашими головами и, пролетая над железной дорогой, сбросил один за другим два крупных разрывных снаряда. В это время я увидел, как вынеслась на поляну артиллерийская батарея, как быстро были отведены лошади, и начался обстрел дирижабля. Снаряды рвались то впереди него, то сбоку. Круто развернувшись, дирижабль скрылся за лесом. Вечером, когда мы были уже в Млаве, привезли 12 немецких военнопленных, в том числе одного врача из этого дирижабля. Дирижабль подбили, и он снизился в расположении нашей казачьей части. Вагоны с ранеными не пострадали. Были разрушен путь и погнуты от взрыва рельсы, уничтожен служебный вагон.

Пока я рассматривал повреждение поезда, оказывается, пробуждённые взрывами обозники и другие солдаты, в том числе и наша рота носильщиков, бросились бежать по дороге на Млаву. Разыскав нескольких оставшихся, я с ними к вечеру добрался до города, где мы оставались несколько дней, пока наводился порядок, формировались собравшиеся части и т. д.

Затем нашему лазарету приказано было направиться через Прасныш к Йоганесбургу, куда переброшен был один из полков нашей дивизии. Через два или три дневных перехода мы вышли на дорогу, с двух сторон которой было непролазное болото, из которого торчали завязшие пушки, военные повозки, снарядные ящики… Это были следы катастрофического отступления корпуса генерала Иванова. Здесь мы получили приказ вернуться по дороге к Праснышу. На этом пути все наши линейки (каждая на четверо подвесных носилок) были заполнены ранеными. Когда мы выходили из леса в 5–8 км от Прасныша, по обочинам и по самой дороге двигались и ползли раненые. Их было много. Мы взяли столько, сколько было возможно, и должны были с болью проходить мимо остальных раненых, умолявших о помощи. Нас торопили, так как перед нами спешно рыли окопы и развёртывали передовое охранение.