Завтра может не быть - читать онлайн книгу. Автор: Анна и Сергей Литвиновы cтр.№ 49

Вот так: в конце восьмидесятых фамилия Петренко представляла собой большую, красивую, служивую семью. Отец – генерал-майор в штабе округа, мама-красавица ведет хозяйство, старшая дочь замужем за капитаном, средняя – на выданье, а младший сын – будущий офицер госбезопасности. А потом рухнула страна – и семья разлетелась, рассыпалась, только осколки в разные стороны полетели.

Но несмотря на то что в девяностые людей в погонах, как специально (а может, и впрямь специально?), ни во что не ставили, отец Александр Тимофеевич, если Петренко в начале девяностых начинал разговоры, не уйти ли ему со службы в народное хозяйство, всегда говорил: «Написано в уставе: обязан переносить все трудности и лишения – вот и переноси». И по поводу «левой работенки» – закрышевать кого-нибудь или на кого-то наехать (подобные варианты, пока он учился, да и потом, в здании на Литейном, чуть не каждый день возникали), Петренко отцу даже не заикался. И себе думать запретил. Чистые руки – это ведь не просто слова красивые. Раз их испачкаешь – и не отмоешь потом никогда, и сам не очистишься, вечно будешь, как свинья в калу, возиться.

В конце концов лично у Петренко в итоге все наладилось. Превозмог он и себя, и ситуацию, и время. Перевод в Москву в сверхсекретную комиссию помог. Да и работа, что говорить, началась интереснейшая, необычная: всех этих экстрасенсов пытаться на службу Отечеству поставить да следы Посещения, которые то там, то здесь все-таки появлялись, маскировать. Но все равно – при мысли об отце и всей их большой семье до сих пор саднило в душе.

Что Петербург теперь не Ленинград, Петренко вроде бы примирился – да все равно неприятно было. Пару раз в году он возвращался в старинную квартиру на Лиговке, из которой так и не выписалась жена, и они ее за собой оставили. Мечтали, когда уйдет он в отставку, вернуться в Питер и доживать в тех апартаментах и на старинной семейной даче, полуразваленной, в Белоострове.

Но все повернулось иначе. Теперь Петренко снова оказался не в Петербурге, а в Ленинграде – и не по своей воле. В прошлом. По заданию командования. В такой командировке и по такому заданию, после которого вряд ли он вернется живым.

Оставалось искать плюсы в своем нынешнем положении. Наслаждаться, по возможности, Ленинградом и Советским Союзом образца 1959 года.

Два месяца назад он очнулся в теле своего отца и понял, что переход удался. Каким был отец молодым, до его рождения – он ведь раньше никогда не знал. Помнил его примерно с пятидесятилетнего возраста. А оказалось – в зеркало только на себя посмотреть! – папашка-то в юности был красавец, силач (тридцать подтягиваний или сто отжиманий – как нечего делать). И по службе – строгий и требовательный командир. Даже немного завидно было, как подчиненные его уважают и боятся. У самого Петренко так не получалось, он себя всю жизнь корил за «гнилой либерализм». А тут, в пятьдесят девятом, двадцатисемилетний папаня настолько уважаемым командиром слыл – Петренко особо и стараться не пришлось, чтоб дисциплинку среди личного состава поддерживать. Только зыркнет на провинившегося подчиненного, еще рта не успеет раскрыть – проштрафившийся немедленно кидается ликвидировать недочеты или исполнять приказание. Да и отношение к военным, к самой их форме в пятьдесят девятом оказалось совсем иным, чем в привычные времена: в девяностые и в начале двадцать первого века. О! В пятидесятые в СССР отец – строевой офицер, капитан, командир роты – был и выглядел королем. Всегда подтянутый, безупречно выбритый, наглаженный. Девки на него вешались – и в городке, и в Ленинграде – в редкие дни, когда он из своей Каменки в Северную столицу выбирался.

Петренко-младший те времена из жизни отца – конец пятидесятых, начало шестидесятых – только по семейным преданиям знал. Как познакомились они с матерью на случайной вечеринке в Ленинграде в шестьдесят первом. Как папаню перевели потом в Хабаровский край, и родители целый год только писали друг другу. А потом, по пути к новой должности и к новому месту службы, в ГСВГ ^[44], батя маму из города на Неве умыкнул и с собой в стремительном стиле поженил.

Теперь безупречную советскую службу и военную карьеру отца он, беззаконно вселившийся в его тело, собирается променять – и на что? На позорное звание заговорщика, изменника родины. Да, ему выпало стать тем человеком, кто покусится на высшее руководство партии и страны. И этим актом – переписать историю.

О том Петренко неотступно думал на верхней боковой полке плацкартного вагона, когда возвращался в Ленинград – теперь, весной пятьдесят девятого. Вагон оказался плацкартным потому, что билетов в кассах не достать. Блата у Петренко в столице-59 не завелось, а у Ольги одалживаться не хотелось. Слава богу, хоть на десятый поезд, скорый, в воинской кассе билет нашелся. Стартовал он из столицы в 23.35, прибывал в город трех революций в 9.35. Терпимо.

Будучи еще в собственном теле и в своем времени, Петренко, готовясь к заданию, много прочел об истории СССР, делая упор на пятидесятых. Где, в каком времени он в точности окажется после перехода, заранее было совершенно неизвестно. Первым совершить переход рискнул Данилов – за безудержную смелость, кстати, ему честь и хвала. Тот вынырнул в теле собственного отца в октябре пятьдесят седьмого. За ним последовала Варвара – и оказалась в теле своей юной бабки в феврале пятьдесят восьмого.

В комиссии стали теоретизировать, что переходы, возможно, происходят именно в конец пятидесятых потому, что те годы оказались переломными, судьбоносными – оттого и становилось время словно дырчатым. Через те прорехи и появилась возможность проникать в прошлое. Но как все толком происходит, как именно действует механизм перехода, никто ничего не знал.

Изначально, в своем двадцать первом веке, готовясь к экспедиции, Петренко загадывал: вот бы ему вынырнуть раньше пятьдесят шестого года, до того момента, как этот лысый черт Никита начнет поливать с кремлевской трибуны прежнее руководство. Ведь тогда, после двадцатого съезда, все гниение и началось. Именно в те годы советская власть, которая воспринималась сотнями миллионов людей в СССР и странах народной демократии как божественная, фараонская, стала терять свою сакральность. Тогда все и стало сыпаться – потихоньку сдуваться, ржаветь, коррозировать, – а окончилось страшным обвалом в девяносто первом, гибелью всего Союза, который похоронил под своими руинами и петренковскую семью, и десятки миллионов других.

Если ты такой добрый-справедливый (мысленно обращался к Хрущеву Петренко) – да, выпусти заключенных, разгрузи ГУЛАГ, но зачем же на весь мир кричать, что предыдущий вождь, которого народ почитал равным богу, был кровавый тиран?!

Эх, появился бы он здесь до февраля пятьдесят шестого – все бы сделал, чтоб Никита со своим докладом на трибуну съезда не вылез! Лично пристрелил бы!

А если не получится? Неплохо тогда – хотя бы раньше июня пятьдесят седьмого попасть. В этом случае – сделать ставку на Молотова и завербовать на свою сторону маршала Жукова. Просто открыть глаза военачальника на будущее: как Никита его в ответ за все хорошее отодвинет и обольет помоями уже совсем скоро, в ноябре пятьдесят седьмого. Заручившись поддержкой Жукова, можно было бы сковырнуть Никиту на июньском пленуме, как Молотов – Маленков – Каганович планировали, и направить страну к новым заморозкам.