Смерть у стеклянной струи - читать онлайн книгу. Автор: Ирина Потанина cтр.№ 78

— Мне тут такую историю рассказали! — игнорируя присутствие одного из гэбистов, оставленного наблюдать, как задержанный переодевается, произнес вдруг Морской: — Горленко — Д’Артаньян чертов — загремел из-за меня на 15 суток за хулиганство. Представляешь? Он по делам в управу заходил, как раз когда ребята, — он кивнул на присутствующего, — за мной выезжали. Увидел бумаги, понял, за кем едут, и поднял шум. Сначала на Петрова бросился. Кричал при этом, ты заметь: «Вы, обещали, что если он хорошо себя проявит, то будет доверие! Что ж это выходит? Я ручаюсь! Иностранцы уехали, и вы сразу!..» Ты понимаешь? — Галочка кивнула, и он продолжил: — Но товарищ Петров, как оказалось, ничего не может сделать. Не от него приказ и по другому совсем делу.

— А по какому? — не выдержала Галя.

Морской не отвечал, придирчиво разглядывая свое отражение в зеркале. Галя отметила, что муж выбрал лучший галстук и пиджак, который насмешливо именовал «парадно-выходно-ненужным» и не доставал из шкафа со времен работы в редакции.

— Нечего удивляться, — перехватив ее взгляд, сказал Владимир. — Считаю, что мне предстоит ответственный разговор, а значит, нужно позаботиться о должном впечатлении.

— Что значит «по другому делу»? — настаивала Галя. — По какому?

Морской пожал плечами, а присутствующий гэбист, решив, что спрашивают его, включился в разговор:

— Это товарищу Морскому на месте объяснят. Я пока человек маленький. Чего не знаю, того не знаю. А за товарища Горленко вы не беспокойтесь. Он вес у нас имеет. Вот я вам в том живое доказательство. Он мне хорошую характеристику дал — век не забуду, — и я теперь на новом месте службы. Меня в область хотели перевести, но товарищ Горленко поговорил, меня взяли в последнее дело, и там я так отличился, что, вот, остался в Харькове.

— Егоров — бывший водитель из Колиного отделения, — пояснил Морской. — Он мне про арест Горленко и рассказал.

— «Арест» — это громко сказано, — продолжил Егоров. — Простое задержание. Ну, может, выговор еще будет. Самое большее. Товарищ Горленко — хороший следователь, такие всегда нужны, его быстро отпустят. — Тут рассказчик, все припомнив, усмехнулся: — Но он, конечно, разнервничался. Дверь в приемной начальства вышиб. А что ее вышибать-то? В кабинете не было никого… Но вы за него не волнуйтесь.

— Мы не волнуемся, — твердо сказала Галя, переглянувшись с Морским. — Коля порядочный и… — Тут она попробовала на вкус забытое, никем из соотечественников давно не произносимое, брошенное вчера Ириной слово: —…и благородный…

— Да, — перебил ее Морской. — Горленко наш советский человек, ему скрывать нечего. Как и мне.

Тут в комнату вошел напарник Егорова с ворохом бумаг.

— Еще нашли на кухне, — сказал он, швыряя пачку в наволочку.

Сверху Морской заметил лист с печатным шрифтом и быстро выхватил его.

— Это личное, — сказал он, и Галя не удержалась от нервного смешка. Владимир говорил так, будто все другое — письма, черновики, фотокарточки, содержимое книжных полок и карманов одежды — было общественным. Морской с просительной интонацией продолжил: — Просто четверостишие. Письмо к дочери. Она уезжает…

Егоров забрал бумагу, буркнув осуждающее: «Не положено!», а Галочка насторожилась. Морской, внимательно глядя в глаза жене, произнес нараспев:

Поскорей приезжай!

Стонут струны гитары,

И как будто я слышу мурчанье кота.

Для чего только есть на земле Сыктывкары

И какая-то в той стороне Воркута ^[23].

— Запомнила? — спросил он у жены уже с нормальной интонацией.

Галочка кивнула, сигнализируя, что память у нее по-прежнему в порядке, стихи на слух, как и всегда, запоминаются с первого раза, и Ларочке она всю эту псевдолирику обязательно передаст.

— Представляю, как она посмеется, вспомнив о моем скептическом отношении к стихосложению. Передай ей, пожалуйста, что я раскаялся, — удовлетворенно кивнул Морской.

— Давайте быстрее, — вмешался Егоров. — Не до поэзии!

И Галя поняла, что сейчас Морского уведут.

— Можно, я с ним поеду??? — теряя самообладание, взмолилась она. — Подождите! Что вы посоветуете взять с собой? Он не готов совсем! Дайте еще минутку.

От накатившего отчаяния голос Галины превратился в глухой, какой-то еле слышный хрип. Но на нее все равно никто не обращал внимание. Только Морской, на миг обернувшись перед дверью, сжав оба кулака перед грудью, словно говоря: «Держись, мы еще поборемся!», послал ей на прощанье подбадривающий взгляд.

Его подтолкнули к лестничной площадке. Галя смотрела вслед и проклинала себя за то, что просто смотрит и ничего не предпринимает. Стоит, привалившись к косяку и презирая себя сразу и за слезы, и за полнейшую пассивность, и за страх…

Когда Егоров опечатал комнату и сделал пару торопливых шагов к выходу, разъяренный кот Минька, невесть как оказавшийся на антресолях, прыгнул вниз и в кровь разодрал обалдевшему гэбисту щеку…

* * *

Морскому повезло — увозили его в обычной гражданской легковушке. Зажатый на заднем сиденье между устало откинувшимися на спинку конвоирами, он мог смотреть в окно.

Там просыпался город. У бочки с молоком дремала слишком рано заступившая на вахту продавщица. Зевающие на ограде Дворца пионеров львы казались розовыми в свете первых лучей солнца. Знакомые дома, в каждом из которых Морской или бывал, или знал кого-то из жильцов, распахивали окна навстречу дню.

— Что ж… Дальше — без меня! — шепнул он всем харьковчанам сразу.

Из-за ремонта перед бывшим зданием ЦК машина пошла в объезд, и арестованный успел проститься взглядом и с неизменно поддерживающим небо многоруким великаном Госпромом, и с все еще отстраиваемым Домом проектов, который, по слухам, отдали Университету и должны были вот-вот открыть, и с многострадальным, но не сломленным памятником Кобзарю, и с незнакомыми малярами, перекрикивающимися в строительных люльках под крышей здания напротив…

Раздражавшие в последние годы повсеместные стройки вдруг показались символом будущих надежд. Чтоб посмотреть на то, каким в конечном счете станет Харьков, придется умудриться не погибнуть.

«Когда я вернусь, ты будешь совсем другим!» — мысленно сказал он городу и вспомнил, что эти же слова Лариса говорила о дочке.

Да-да. Суть та же, только срок предполагаемой разлуки разный.

Как ни подбадривал Морской Галочку, как ни крепился, поправляя галстук и собираясь с мыслями, он все же понимал, что попал в очень долгую передрягу. Три года с конфискацией имущества в лучшем случае. Морской знал, что ни у Коли, ни у других, ратующих за его освобождение, ничего не выйдет, как не выходило в прошлом и у него, когда, еще будучи газетчиком, он пытался за кого-то хлопотать.