Лизавета Наумовна к ним не прикоснулась и потребовала объяснений:
– Чего вы от меня хотите?
– Займитесь молодым человеком, оцените состояние его энергетических каналов и при необходимости приведите их в норму. Вы единственный специалист в госпитале, кому это под силу.
– Отправьте его в Новинск.
– Невозможно.
Дамочка поднялась со стула и оправила халат.
– У меня слишком загруженный график, чтобы брать такого рода… подработки.
– Ах, дорогая Лизавета Наумовна! Буду крайне признателен за оказанное содействие. И это отнюдь не простая фигура речи. Как вам известно, я собираю материал на докторскую диссертацию. Тема моей работы затрагивает различного рода патологии и отклонения от нормы, возникающие у соискателей после нарушения процедуры инициации. Фактуры в достатке, но все эти печальные случаи крайне однообразны. Нужна ситуация, когда отклонение возможно обернуть во благо, а о каком благе может идти речь, если фокусировка энергии хуже некуда и даже молния закручивается спиралью? Мне нужна ваша помощь!
– Макар Демидович!
Доцент воздел к потолку пухлый указательный палец и веско произнёс:
– А я со своей стороны окажу необходимое содействие в подготовке для сдачи на разряд. Вы у нас до конца ноября, времени хватит с избытком.
Дамочка оценивающе посмотрела на меня, затем перевела взгляд на Звонаря и опустилась на стул, принялась просматривать медицинские записи. Затем объявила:
– Завтра в три у меня окно. Буду ждать в тридцать седьмом кабинете.
– У меня дежурство… – начал было я, но Звонарь велел умолкнуть взмахом руки.
– Он придёт, – заявил доцент, а когда Лизавета Наумовна покинула кабинет, принялся что-то писать на квадратном листочке, после поставил в правом нижнем углу затейливый росчерк подписи и шлёпнул сверху треугольную печать. – Держи освобождение на завтрашний день. И помни – пройти реабилитацию в твоих собственных интересах. Второго шанса не будет.
– Благодарю, – коротко сказал я, забрал листок и поплёлся на выход.
Голова шла кругом, совершенно бездумно я добрёл до раздевалки на первом этаже, избавился от пижамы и уже в собственной форме двинулся в столовую.
Ну а как иначе? Обед пропустил, а уже давно ужинать пора.
Злую шутку со мной сыграла задумчивость. Не могу сказать, будто до того так уж старательно избегал егерей, но всё же старался держаться от них подальше, а тут двинулся с подносом к свободному столу мимо компании бойцов специального дивизиона. Один – тот самый, с которым пришлось биться в первый день на Кордоне, – немедленно отвлёкся от тарелки и расплылся в глумливой улыбке.
– Ну надо же какие люди! Мужики, вы не поверите – его каждый божий день баба избивает. Как хочет, так и кидает!
Вне всякого сомнения, речь шла о моих с Полиной спаррингах, на которых та и в самом деле одерживала верх в девяти схватках из десяти, и стоило бы промолчать, да не то настроение было, не стал игнорировать шпильку. Остановился и с ничуть не менее гадкой ухмылкой выдал в ответ:
– Она – кидает. А ты – не смог.
Язык так и чесался добавить пару непечатных определений, но в столовой хватало старших по званию, больше ничего говорить не стал. Да хватило и этого: рядовой побагровел и соскочил с места. Но тем всё и ограничилось; ужинавший тут же рыжий старшина егерей, о невесте которого пошутил Фома, коротко бросил:
– Сядь! – И парень мигом плюхнулся обратно, будто ноги подкосились.
Дальше я провоцировать его не стал, ушёл за дальний стол, где и принялся уплетать рассольник и картофельное пюре со свиной поджаркой с удивительным для своего состояния аппетитом. Впрочем, касательно собственного состояния я изрядно сгустил краски: если ещё совсем недавно ощущал себя выжатым, словно лимон, то после короткой стычки с егерем будто второе дыхание открылось и усталость как рукой сняло. То ли выплеск адреналина в кровь сказался, то ли даже не знаю, на что и подумать.
Наверное, и на вечернюю тренировку сходил бы, да только она уже закончилась. Ну а идти на полигон и проверять, насколько усилились способности, не рискнул, решив для начала расспросить на этот счёт Трофима Фёдоровича.
А ещё нужно было занести медицинское освобождение взводному, поэтому, стребовав положенную добавку, отправился прямиком в расположение. По пути завернул в общежитие и переоделся в штатское – в просторной рубахе-поло, коротких штанах и босоножках было всё же не так жарко, как в полевой форме.
Лейтенанта на месте не оказалось, за него дежурил заместитель.
– В Новинск сможешь поехать? – сразу уточнил прапорщик, после того как ознакомился с содержимым листка.
– Так точно!
– Смотри у меня! – проворчал Данила Сигизмундович. – Так и быть, на завтра свободен.
Но то – на завтра, а сейчас у нас было сегодня, вот на выходе и перехватил Захар Козодой. Сержант курил в компании своего приятеля Ивана Черепицы, при виде меня он прищёлкнул пальцами.
– На ловца и зверь бежит! Идём, короче! У нас собрание отделения.
– Что ещё за собрание?
– Увидишь!
Мы двинулись от автомобильной части, и очень скоро зародилось подозрение, что под собранием подразумевается банальная пьянка. Просто шли прямиком к знакомому дворику, где располагалось сразу несколько питейных заведений. И да – именно туда мы и свернули. Но проходить через арку не стали, спустились по лестнице в подвал, а там заглянули в дальнее помещение, способное вместить два-три десятка человек.
Я сразу заметил Вову-футболиста и сел за стол к соседу по комнате, осмотрелся. Наше отделение собралось в полном сборе, и происходящее весьма напоминало заседание ячейки февральского союза молодёжи. Сначала сержант рассказал о ходе гражданской войны в Домании, сложной обстановке в Центральной Латоне и территориальных притязаниях Срединского воеводства, затем перешёл к продолжающейся экспансии Нихона и связанном с этим усилении пограничного корпуса на юго-восточных рубежах. Закончил же он политинформацию новостью о том, что социалисты не смогли провести закон о всеобщем пятилетнем образовании, поскольку против него единым фронтом выступили «Земской собор» и «Земля и воля». Ну а потом на столы начали выставлять кружки с пивом.
Захар Козодой подсел за наш стол, раскрыл книжицу с замусоленной обложкой и заявил:
– Петя, с тебя два рубля тридцать пять копеек в фонд отделения.
Пиво, насколько я понял, оплачивалось из этого самого фонда, так что артачиться не стал, отсчитал деньги и приложился к запотевшей кружке.
Хорошо!
– Как у тебя с политическими взглядами? – уточнил сержант, сделав соответствующую запись.
– Нам же нельзя? – удивился я.
– Симпатии иметь не возбраняется.