Вологодские заговорщики - читать онлайн книгу. Автор: Далия Трускиновская cтр.№ 35

Когда в покои жены заглянул Артемий Кузьмич, Ефимья, Настасья, Татьяна и Акулина, уже порядком пьяненькие, только что песен не пели, а сидевшая у Ефимьиных ног на скамеечке бахарка Голендуха, раскачиваясь, несла околесицу:

— Ого! Сколь живу — такой панихиды не видал! — расхохотался Анисимов. — Вот люблю тебя, Ефимьюшка, сил нет, до чего люблю! Поди сюда, лебедушка моя! Вот, накупи себе пряников! Сегодня панихида, а завтра отпевание затеешь!

Он дал жене три полтины — деньги немалые — и велел:

— Благодари! Какой еще муж тебя так ласкать да баловать станет? Кланяйся, да пониже! Вот так! Завтра велю Андрюше, чтобы Марью Шаршавиных к тебе привез, а она чтобы всех этих ваших бабьих утех целый короб прихватила. Наберешь себе жемчугов на ожерелье, золотой тесьмы, пуговиц на распашницу и на однорядку самых лучших. Шаршавин-то у меня в долгу — вот долг и отдаст. Что, любишь мужа?

— Люблю! — воскликнула Ефимья.

— Велю тебе еще вина прислать. Жалеть нечего — скоро суда придут, купчишки наши бочками заморское вино повезут. Пей, радуйся! И ты, Настасьица, пей за упокой свекровой души! Пей, не стыдись! Пусть она там, наверху, порадуется!

Крепко расцеловав Ефимью, Артемий Кузьмич вышел.

Ефимья постояла, глядя ему вслед, вдруг схватила со стола дорогую золотую чарку с эмалевыми узорами, да и шваркнула ее об пол. Настасья уставилась на нее с ужасом и страхом — такого бабьего бунта ей видеть еще не довелось…

Свекор Иван Андреич тем временем, не помышляя о райском блаженстве, готовился к отъезду в Холмогоры и далее — в Архангельский острог. Но готовился, на взгляд Глеба и Ульянушки, странно — то и дело садился с Митькой играть в шахматы и вел с ним разговоры. Митька-то и рад, и про шахматные ходы охотно все поведает, и к кому в гости зовут — игрой позабавиться, и кто те люди, и платят ли, или за стол сажают и кормят досыта.

Память у Деревнина со времен службы осталась хорошая, и вскоре он уже знал прозванья чуть ли не всех купцов, собравшихся в Вологде, и кто чем промышляет, и кто не прочь сразиться в шахматы, а кому милее тавлеи.

— Как еще у тебя терпения хватает с Митькой возиться? — спросил однажды Глеб. — Ему ведь дай волю — он стрелецкий полк своими шахматами в могилу вгонит.

— А как полагаешь, отчего я на службе был на хорошем счету? Приведут к тебе мужика, дурень дурнем, но этот дурень может знать, куда повезли хабар налетчики. Вышел ночью до ветра, видел сани, за ними другие, слышал, что кучер кричал. Коли с ним строго поговоришь — перепугается, вздумает молчать — не то самого за злодея примут. Веришь ли — и под кнутом, и под батогами молчать будет, дурак потому что. А коли с ним говорить терпеливо, приноравливаясь к его тугодумию, так все и расскажет. Бывает, все в тебе кипит, так бы его, болвана, и удавил, а говоришь медленно, тихонько, и ту чушь, что он несет, прилежно слушаешь.

— Пока Чекмая где-то бесы носят, растолкуй, сделай милость, как ты собираешься в Архангельском отроге жить и что-то выведывать? Ты ж там, Иван Андреич, никого не знаешь. И глаза тебя подводят. И Гаврюшка при тебе — отрок бестолковый. Может, пойдешь на попятный? Погорячился, мол, вперед таков не буду?

Но это Глебово милосердное предложение Деревнин отмел сразу.

— Пусть Чекмай не думает, будто он во всем царстве самый умный! Мало ли, что он при своем князе состоял и биться наловчился?

— Он не только биться горазд!

— Не перебивай старших, смирись! Чекмаю сколько годочков-то? Ведь и сорока, поди, нет. И знает он только оружных людей, купцов, да еще, поди, непотребных девок. А войдет в зрелые годы, заведет семью, угомонится, будет жить, как полагается, чтобы и деточки рядом, и старички со старушками, и попы знакомые с попадьями, и подьячие, которым можно в делах довериться… Тогда лишь начнет в людях разбираться! Эх… — Деревнин вздохнул. — Мне бы да его глаза, да его прыть, я бы живо в Вологде порядок навел.

— Да как же? — изумился Глеб.

— А так — всех этих больно шустрых купчишек меж собой перессорил. Ты ему скажи! Все одно — не сумеет… Что же до Архангельского острога — мне бы лишь до него добраться. И надобно как-то денег раздобыть — мои у жены остались. К ней, сам знаешь, за деньгами посылать нельзя. Бабий язык — что помело, мигом все узнают, что я жив и в Заречье с Гаврюшкой сижу. Гаврюшка, что притих?

Внук сидел под окошком с книгой из Глебовых запасов. Это был рукописный «Пролог» — чтение довольно занимательное.

— Оставь его, Иван Андреич. Подумаем лучше, где денег взять. Много ли надобно?

— Да хоть три рубля.

— У нас с Ульянушкой у самих не густо…

— Знаю. У Чекмая твоего просить не стану… Вот что. — Деревнин распустил шнурок рубахи и вытащил золотой крест чуть ли не в два вершка высотой. — Поди, продай. А мне купи хоть медный.

— Да ты что, Иван Андреич?.. — Глеб даже растерялся.

— Продай, говорю! Были денежки — купил из гордыни. Настало время гордыню смирять. Чем медный хуже золотого? И на том Христос распятый, и на этом.

— Как скажешь, — буркнул Глеб. Он порой любил схватиться в споре о материях возвышенных с кем-либо из иноков, но спорить с упрямым старцем не пожелал. Оставалось придумать — кому спешно продать эту дорогую вещь. Вологжане — все православные, у каждого — свой крест на груди.

И тут пришел Чекмай.

— Где Митя? — спросил он.

— Да к Белоусову его повезли. Неймется старому. Без шахмат жизнь не мила.

Деревнин усмехнулся. Усмешки той никто не заметил.

— А Ульянушка где?

— К соседке ушла. Она что-то шить затеяла, соседка обещала поучить.

Золотой крест лежал на столе, и Чекмай на него воззрился:

— Ого! Мало чем поменее запрестольного!

— Его продать надобно, — сказал Глеб. — Иван Андреич так решил.

— Твой, что ли? — спросил подьячего Чекмай.

— Покамест мой, — буркнул Деревнин.

Чекмай поднял крест, подержал на ладони.

— Да тут полфунта, поди, будет… Как ты только такой на шее таскал?..

— Кому предлагать, чтобы не продешевить, даже и не знаю, — продолжал Глеб. — Было бы поболе времени — сыскался бы покупатель из церковного люда. А надобно спешно, впопыхах.

— Четырех рублей довольно? — спросил Деревнина Чекмай и, не дожидаясь ответа, полез за печку, где, прикрытый поленьями, лежал его дорожный мешок. Опустившись на колени, он произвел там раскопки, выпрямился и выложил на стол восемь серебряных полтин.

Старый подьячий насупился и хмыкнул.